Ночное солнце - Герай Фазли

Герман Степанович не спеша открыл крышку. Некоторое время посидел молча и начал играть. В первых же аккордах "Патетической сонаты" Гюльназ почувствовала нечто странно родное. Впервые в жизни слушала она эту музыку, а казалось, будто когда-то она ее слыхала, и не один раз. Неожиданно она поднялась и бесшумно направилась в кабинет, где играл Герман Степанович. Она была уже у самой двери, когда услыхала шепот Искендера: "Гюльназ!" - и почувствовала, как он легонько взял ее за руку. Это означало, что Искендер недоволен ее поступком. Но Гюльназ его не поняла. Она шагнула в кабинет и замерла позади Германа Степановича. Она глядела из-за его часто поднимающихся и опускающихся плеч на таинственный мир клавишей. Чернобелые, они трепетали словно живые, устремлялись куда-то, будто звали ее на помощь. Переплетенные струны под приподнятой черной крышкой, толстые, кривые крючки, похожие на клюв орла. Она чуть не протянула руку, чтобы дотронуться до них. В этот момент Герман Степанович медленно пошевелил в воздухе длинными пальцами, сделал последний аккорд. И когда он с удовлетворением повернул голову, то увидел застывшую над ним, как статуя, Гюльназ и изумление в ее больших черных глазах. За эти два дня Гюльназ словно повзрослела. Исчезло, померкло детское выражение ее лица. Только глаза по-прежнему были полны какого-то очаровательного блеска.

- Гюля!.. - Зуберман оглядел ее с ног до головы. - Ты здесь? Неужели хочешь меня поздравить? Нет, не стоит, не стоит... не меня - вот его, Бетховена, надо благодарить, - он указал на доску над роялем с барельефом Бетховена, грустного, с рассыпавшимися по плечам волнистыми волосами.

Гюльназ все еще молчала. Чувствуя, что она еще во власти музыки, старый музыкант поднялся, взял ее за руку и повел в другую комнату, усадив рядом с Искендером.

- Вот так, садитесь рядом с Александром Ашрафовичем, - сказал он. Потом, обращаясь к Искендеру, добавил: - Вот так будет хорошо, не так ли? Потому что вас ничто не должно разделять, даже музыка великого Бетховена...

До поздней ночи они просидели у Германа Степановича. Это была незабываемая ночь, лучшая из бессонных ночей, переживаемых когда-либо Гюльназ.

Она забыла обо всем на свете, даже о том ужасе войны, что навис над ними. Казалось, такое же чувство овладело и Искендером, и Германом Степановичем. Старый музыкант был оживлен, часто усаживался за рояль и, очаровывая музыкой своих гостей, будто помолодел сам. На его просветленном лице играли блики молодости. Казалось, он только теперь пожинал плоды своего прекрасного искусства, будто впервые наблюдал за чарующей пляской своих длинных тонких пальцев на клавишах рояля. Молодость, ворвавшаяся в его квартиру, захлестнула и его, он был беспредельно счастлив. Деликатный, предупредительный, ласковый за чайным столом, Герман Степанович, когда садился за рояль и брал первые аккорды то "Патетической", то "Лунной сонаты", внезапно преображался и напоминал бесстрашного полководца, отправляющегося спасать фею красоты.

И когда гости поднялись и стали прощаться, в глазах его сиял огонь. Сиял и тогда, когда он произносил: "Ребята, уговор есть уговор, как только вспомните обо мне, приходите, я буду вас ждать". И когда Искендер и Гюльназ обещали: "Обязательно придем!" - они почувствовали, как он доволен и как рад.

А на улице они окунулись в пленительную белую ночь Ленинграда - ночь, исполосованную перекрещивающимися световыми дорожками бесчисленных прожекторов.

8

Это были самые счастливые дни. Гюльназ была рядом с Искендером. Правда, вместе они бывали не более двух-трех часов в день. Ранним утром Искендер куда-то уходил и возвращался только вечером. Когда она его спрашивала, поедут ли они в Чеменли, он обычно отвечал: "Пока ничего не знаю". Вечерами они усаживались рядом и долго разговаривали. Только когда надо было ложиться спать, она поднималась на верхний этаж - к Наташе и Гале.

Однажды ранним утром Искендер с товарищами ушел. Гюльназ осталась одна.

Как только смолкли звуки их шагов, она подумала: "Не написать ли письмо домой?"

При этой мысли она пришла в такое волнение, что не знала, с чего начать. Но написать она была должна. Может быть, это хоть немного смягчит ее вину. Ведь началась война и родные, особенно мама, будут волноваться.

В книжном шкафу Искендера она отыскала несколько чистых тетрадных листков и села писать родителям письмо. Она просила их простить ей двойную вину. Если в том, что приехала в Ленинград, не уведомив их, виновата она одна, то теперь причина задержки от нее не зависит. Искендеру пока не разрешают выехать из города. Как только война кончится, они вместе вернутся в Чеменли.

Она держала в руках листки, где было много слов утешений и надежд, но какая-то страшная тревога как заноза засела в сердце.

Она вышла на улицу, чтобы опустить письмо в ближайший почтовый ящик.

Ее удивил людской поток. Куда он движется, уж не на фронт ли? Тогда почему все без воинской формы?

Сердце ее сжалось. Отчего так пусто в огромном здании общежития? Оно напоминало птичье гнездо, в которое забросили камень. И птенцы покинули его, разлетелись от одного ужасного слова "война".

Она шла по улице, искала почтовый ящик. Он был просто предлогом. Ей хотелось пройтись по городу.

Она шла, оглядывая пустые витрины магазинов. У сберегательных касс очередь. Говорили, в кассах нет денег. Поэтому люди засуетились. Ей почему-то хотелось находиться среди людей, в центре этого непонятного напряжения. Она переходила с тротуара на тротуар, с улицы на улицу. И каким-то образом очутилась на железнодорожном вокзале. Тут все смешалось. Из города эвакуировали детей, много детей. Их разлучали с родителями. Все плакали.

Гюльназ с вокзала бросилась прямо в общежитие, бежала так, будто ее преследовал дракон, он гнался за ней по пятам. Это гнала ее тоска по Искендеру: увидеть его сейчас - и мир бы ей стал тесен. Она должна ему все рассказать, да и ему, наверное, есть чем поделиться с Гюльназ. "Он наверняка вернулся домой и ждет меня". Теперь она раскаивалась в том, что вышла из дому.

Еще в воротах общежития ей показалось, что Искендер вернулся и ждет ее. Он действительно ждал, спокойно стоял у окна и смотрел на нее.

- Где ты была, Гюлю? - голос его дрожал, но был ласковым.

- Ходила в магазин за молоком.

- А почему не купила?

- Очередь, терпения не хватило.

На пересохших губах Искендера заиграла легкая улыбка. Гюльназ поняла, он ей не верит, но не хочет обидеть.

- Что с тобой, Гюльназ? - он потрогал рукой ее лоб. - Как-то странно ты выглядишь... Ты не больна?

Искендер задержал руку на ее лбу, и Гюльназ показалось, что только теперь она почувствовала ее тепло. В сердце она ощутила странную дрожь. Она не раз приникала к его груди, ласково гладила черные кудрявые волосы, но Искендер еще не был ей таким близким, таким дорогим. Да тут еще его теплая рука, прикасающаяся к ее лбу и волосам.

- Искендер! - Она обвила руками его шею и зашептала: - Я люблю тебя... Ты понимаешь, люблю тебя! - И прислонилась головой к его груди, замерла, чего-то ожидая. Ответа ли Искендера? Нет, она была уверена, что Искендер верит ей. Будто судьба их должна была решиться именно сегодня, именно в эти мгновенья. Она слышала, как билось его сердце. Понимала, что означают эти частые удары. Но Искендер молчал. - Ты меня слышишь, Искендер? Я люблю тебя. Я так счастлива!..

Искендер по-прежнему молчал, Гюльназ сейчас отдала бы целую жизнь, чтобы услышать от него хоть одно слово, одно-единственное слово. Подняв голову, она посмотрела на него. В его спокойном взгляде карих глаз были озабоченность и какая-то колдовская таинственность. Волнение ли, страдание ли, страх, надежда - этого она сказать не могла. Все, вместе взятое. Когда все это успело поселиться в его душе? Сложный, противоречивый взгляд зрелого человека.

- Я это знаю, Гюлю, - он дотронулся холодными как лед губами до ее лба, но не поцеловал, просто постоял, будто хотел охладить ее пылающий огнем лоб.

- Говори, Искендер, говори... Я хочу слышать твой голос.

- Я сегодня записался в добровольческий батальон. С завтрашнего дня мы начинаем работать...

- А я?

Гюльназ и сама испугалась этого неожиданного возгласа. Искендер ответил не сразу:

- А ты должна вернуться в Чеменли, другого выхода нет.

- Мы опять возвращаемся к тому разговору?

- Ты же сама видишь, что...

- Да, я теперь все вижу, очень хорошо вижу. И поэтому надо раз и навсегда покончить с разговором об отъезде.

- Гюльназ!..

- Я же сказала, нет. Лучше ты расскажи мне, что это за батальон?

- Так ли тебе важно это знать?

- Важно, да еще как! Мне там работа найдется? Я буду стирать вашу одежду, штопать, готовить вам еду. Если готовить не смогу, буду мыть посуду. Я все готова делать, Искендер, возьми меня с собой, возьми...

Она была полна решимости, чуть ли не на коленях молить его, чтобы он взял ее с собой. Но, увидев, что Искендер глубоко задумался, на мгновение умолкла. В груди ее затеплилась надежда.