Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I - Френч Джон

Поэтому я должен верить тому, что он говорит про крах Великого крестового похода, и обращение примархов к мраку, и про грядущую бурю, уже надвигающуюся на Терру. Я должен верить, что мой генетический отец, которого я вместе со всеми моими братьями боготворил, допустил ужасную ошибку и исчез из физической Вселенной с остатками нашего легиона. Должен верить, что мое дальнейшее существование бессмысленно и является уцелевшим осколком войны, в которой я отказывался участвовать.

Пока он говорит, восстановление идет все быстрее, и мои способности быстро возвращаются. В теле начинается удивительный процесс самоисцеления, на которое оно стало способно после имплантации усовершенствованных органов. Я готовлюсь продолжить жизнь и противостоять всему тому, что встретится на моем пути.

Вот во что меня превратили — в машину для выживания. Даже после таких сокрушительных травм моя кровь по прежнему свертывается, сухожилия срастаются, трещины в костях затягиваются. Рассказывая мне все в мучительных подробностях, он дает мне время, чтобы снова стать самим собой. У меня есть оружие. Есть возможность нанести ему удар, возможно, даже убить его. Знает ли он об этом? Или я настолько плох, что он больше не видит во мне угрозы?

Вероятно, он прав. Моя сила духа и уверенность исчезли. Действия Магнуса либо непостижимы, либо обращены ко злу. В любом случае, я не могу думать ни о чем, кроме измены.

Зачем он отослал нас прочь? Он должен был знать, что мы постараемся вернуться, равно как и о том, что карающие силы, уничтожившие этот мир, станут преследовать нас в космосе. Он был самым могущественным из нас, магосом, яснее остальных прозревавшим извилистые тропы Океана. Так что я не могу свести все к простой ошибке. Тут есть замысел, который нужно понять.

— Ну, Тысячный Сын, — спрашивает мой мучитель. — Какой вывод ты из этого делаешь?

Он наслаждается моими страданиями. Это отвлекает его от собственной неудовлетворенности. Подобная манера поведения стара как мир: тиран причиняет боль другим, чтобы избавиться от собственной.

Но у него ничего не получится. Боль все равно вернется к нему, даже если он уничтожит все иные разумные формы жизни в Галактике.

— Вы связались с предателем, — отвечаю я и слышу, как лживо звучат мои слова.

— Ты называешь его предателем? А история назовет спасителем.

— И ты говоришь, что Волки Фенриса сделали это, чтобы покарать нас за измену? Тогда почему вы охотитесь на нас?

— Они напали на вас, так как считали, что вы переметнулись к врагу. Мы пришли сюда, потому что знаем — вы этого не делали. Не наверняка. Но наше дело требует сделать выбор.

— Значит, вы никогда не верили в Объединение? Для вас это всегда было мистификацией?

Кхарн кривится. Он как ребенок, все эмоции написаны на лице. Мое мысленное зрение здесь излишне — любой начинающий практик смог бы сейчас читать в его душе.

— Мы верили в него безгранично, — рычит он, и необузданная ярость снова пробуждается. — Никто не верил в него больше, чем мы. Никто не ложился ради него костьми так, как мы!

Он придвигается. Его глаза, не отрываясь, смотрят на меня, блестя в ярком свете.

— Мы бойцы, — говорит он. — Мы сотворены по образу и подобию нашего примарха, так же как вы — своего, а его предали и вышвырнули прочь, едва власть от воинов перешла к надсмотрщикам.

Я не понимаю, при чем тут надсмотрщики, но это вряд ли имеет значение, поскольку Кхарн обращается уже не ко мне.

— Они снова будут использовать нас, чтобы мы сражались за них, пока они будут сидеть, посмеиваясь, в амфитеатре. Эти зрители еще увидят, как мы явимся за ними, восседающими в креслах! Мы сделаем с ними то, что Ангрону надо было сделать с Дешеа. Реализуем заложенный в нас потенциал. — Я вижу, как мечутся его зрачки, и могу лишь догадываться, какие картины встают у него перед глазами. Подобно предсказателю, застрявшему в плену у собственных видений, Кхарн заперт в мире ненадежных воспоминаний и паранойи. Ущерб, нанесенный его разуму, разрывает душу. Вся энергия и неукротимая мощь поставлены на службу безумию.

Хватит! Пора ему показать, как много я понимаю.

— Ты явился сюда не за Лунным Волком, — говорю я спокойно. — Ты пришел потому, что знал про устройства, существовавшие прежде на Просперо, и надеялся исцелиться.

Тут он замолкает. Смотрит на меня, и капля слюны сверкает на его отвисшей губе, словно бриллиант.

— Время еще есть, — говорю я, понимая, насколько это опасно. Я начинаю гадать, не была ли наша встреча предопределена. — Все приборы уничтожены, но я могу исполнить их функции и исцелить твой мозг. Могу погасить огонь, не дающий тебе покоя; огонь, который заставляет тебя делать то, что тебе ненавистно. Даже теперь — я знаю! — часть тебя питает отвращение к тому, что ты сделал.

С его застывших губ свисает дрожащая струйка слюны.

— Я могу помочь тебе, брат. Могу исцелить твой разум.

Он все так же стоит, замерев в нерешительности. Будь я Корвидом, увидел бы сейчас, как раздваиваются в будущем его пути: один — налево, другой — направо. Он сейчас на распутье, древние называли это кризисом. Он волен выбирать, отступить или идти вперед. Я не могу вмешиваться. Малейший толчок вызовет такую бурю, которая сметет меня, словно ураган соломинку.

На кратчайший миг я осмеливаюсь поверить в него. Он смотрит на меня, и я вижу подтверждение моей догадки. Он затерялся в мире боли, забыть о которой удается лишь на время и убивая. Я знаю, что мои слова достигли той частицы его былой души, которая еще жива. Знаю, что он может услышать меня.

Так мы молчим вдвоем и в одиночестве где-то на развалинах Просперо — крошечное отражение битвы воли, что происходит сейчас по всей Галактике.

На миг я осмеливаюсь поверить…

— Колдун! — ревет он, и слюна брызжет с его губ. — Ты не можешь исцелить это!

Словно хищный зверь, сорвавшийся с копья, он издает вопль ярости и муки, мотая головой, рассыпая бусины пота с бронзовой кожи. Он сжимает огромные кулаки, и я знаю, что они скоро обрушатся на меня. Лицо искажено мученической гримасой, которая останется на тысячелетия, если я не сумею остановить его сейчас.

Он сделал выбор.

Я выкрикиваю вслух слова силы, позабытые мною до этого мгновения. Я слаб и изувечен в последнем бою, но разум надежно хранит то, чему научился за время долгих тренировок.

Я — Атенеец, знаток скрытых путей познания, и в Галактике есть другое оружие, кроме кулаков и клинков.

Мои оковы разлетаются, давая возможность двигаться. Я вскакиваю со стула, окутанный нестерпимым сиянием высвобожденного эфира, не обращая внимания на протестующий хруст переломанных конечностей.

Тогда он кидается ко мне, Пожиратель Миров, и в его воспаленных покрасневших глазах читается смерть. Я уязвил его самолюбие, обнаружив причину муки, и знаю, что теперь он не остановится, пока я не упаду замертво, а все стены в комнате не будут залиты моей кровью.

Но мы находимся в моем мире, источнике древней силы моего легиона, и сам прах Тизки усиливает мою власть над варпом. Я сильнее, чем он предполагает.

Он ревет, эта ущербная мерзость, и с топотом устремляется ко мне. Я принимаю вызов, и моя совесть — моя.

Я не могу его исцелить, значит, должен убить.

Ранее…

Арвида вовремя появился на месте высадки. Как раз чтобы увидеть, как трупы пилотов волокут по земле, оставляя глубокие борозды в стеклянной пыли. Чтобы рассмотреть, как к бортам модуля крепят подрывные заряды, чтобы услышать победный скрежещущий хохот берсерков, штурмовавших судно.

Вокруг пустого транспортника сгрудились двадцать семь Пожирателей Миров. Еще один лежал в пыли, в доспехе, пробитом из болтера. Кроме него погибли двое из Тысячи Сынов, оставленные стеречь корабль. У них не было ни единого шанса.

Арвида припал к земле, прячась за клубком из полурасплавленных балок в тридцати метрах от суденышка. На его глазах с братьев сорвали шлемы. И на незащищенные лица обрушился град ударов. Головы безжизненно мотались, превращаясь в результате бессмысленного избиения в месиво из крови и хрящей. Пожиратели Миров заходились смехом, радуясь каждому меткому удару.