Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том I - Френч Джон

В темноте я представлял своего дознавателя звероподобным существом, балансирующим на грани безумия. Реальность оказалась не намного лучше. На голове у Пожирателя Миров нет шлема, поэтому видно его уродливое лицо. У него гибкое бронзовое тело, под низкими бровями скрываются глубокие колодцы теней. Высокие скулы, тяжелый квадратный подбородок. Голова обрита наголо, и весь череп в шрамах. На висках тоже отметины через равные промежутки, а из гладкой кожи торчат железные штифты, давным-давно запрещенные Императором, так как усиливают ярость и поддерживают ее, превращая напичканную тестостероном машину смерти в существо с поистине зашкаливающим уровнем жестокости.

И еще. Космодесантник, что стоит передо мной, — не простой Пожиратель Миров, если можно так выразиться. Лишь немногим, избранным членам этого жуткого легиона удалось прославиться даже за пределами своего закрытого братства. Этот — один из них. Мне даже не надо прибегать к помощи утраченного мысленного зрения, чтобы понять, что я нахожусь в обществе Кхарна, капитана Восьмой штурмовой роты и помощника примарха. Если и нужны были доказательства того, что моя смерть близка, то теперь я их получил.

Он уставился на меня. Его глаза желтые, цвета скисшего молока, с красными ободками по краю век. Вены пульсируют на висках — темные и выступающие над гладкой кожей. На подбородке еще блестит дорожка слюны. Захоти я вдруг представить себе образ психопата, будет достаточно воскресить в памяти это лицо. Кхарн — почти пародия на самого себя, апофеоз воинственного безумия, ходячий источник безграничной кровожадности.

Он не всегда был таким. Даже в историях, которые я слышал, он представал безжалостным, но не сумасшедшим. Что то его изменило. Что-то ужасное.

— Зачем ты притащил меня сюда? — спрашиваю я.

Кхарн улыбается безрадостной улыбкой. Словно его лицевые мышцы сами собой складываются в плотоядный оскал, если он перестает их контролировать.

— Я здесь по той же причине, что и ты, — говорит он. — Роюсь в развалинах и ищу трофеи.

Даже в моем теперешнем состоянии я не могу сдержать горький и душащий смех. Трудно представить Пожирателей Миров, ищущих трофеи. Они — воплощение разрушения и ничего больше.

— И как, вы нашли то, что искали?

Кхарн кивает.

— Под Тизкой есть глубокая Зеркальная пещера. Ты должен о ней знать. Мы предположили, что Волки, возможно, пропустили ее, хоть они и славятся своей педантичностью. Там, внизу, было кое-что, и я приказал это забрать.

Он извлекает из доспеха стальную подвеску, сделанную в виде головы волка, воющего на фоне серпа луны. Металл черный, будто слишком долго пробыл в огне.

— Лунный Волк, — говорит Кхарн. — Ваш примарх пользовался им, чтобы связываться с Хорусом. Раньше он был частью доспеха магистра войны и имеет с ним симпатическую связь.

Он говорит так, будто эти слова должны что-то для меня значить, хотя я и пытаюсь уловить смысл.

— Он может быть использован снова, а Хорус не желает, чтобы ему докучали разговорами. Эта штука будет уничтожена, так закроется еще одна потенциальная брешь в нашей обороне. Тогда, благодарение богам, я буду свободен и смогу заняться каким-нибудь более приятным делом.

— Не понимаю, — говорю я, и от мимолетного упоминания о богах мне становится не по себе. — Какое отношение к этому имеет Хорус? Что здесь произошло?

На этот раз Кхарн не улыбается, но я чувствую, как в нем зарождается злобное удивление. Я чувствую еще и другое. Он буквально сгорает от напряжения, разрядить которое может только убийство. Лунный Волк был не единственной причиной, по которой он явился на Просперо.

— Ты в самом деле ничего не знаешь, — говорит он. — Я собирался пытками вырвать у тебя твои секреты, но вижу, что у тебя их просто нет. Значит, я стану мучить тебя иначе.

Он подается вперед, и я отворачиваюсь от зловония. Его дыхание пахнет сырым мясом.

— Слушай же, Тысячный Сын! Я расскажу тебе одну историю — о великих переменах, происходящих в Галактике; о крушении всех надежд твоего примарха и об окончательном торжестве эффективной силы над малодушной слабостью. А затем, прежде чем убить тебя, я расскажу о конечной цели этого крестового похода, который люди в своем безграничном невежестве уже стали называть Ересью.

Ранее…

Стрельба оглушала. Болтерные очереди били по стенам, обращая их в пыль. Вдобавок противник пустил в ход тяжелые орудия. Просвистевший над головой снаряд ударился в каменную балюстраду менее чем в пяти метрах от места, где залег Каллистон.

Капитан Тысячи Сынов затаился на дне старой воронки где-то в центре города. С ним были два его воина, вжимавшихся в истерзанную землю и поливавших ночь очередями реактивных зарядов. Огневая мощь противника во много раз превосходила их возможности. Теплый ночной воздух разрывали летящие отовсюду трассирующие снаряды. Неподвижное тело четвертого лежало на дне воронки.

— Приготовиться к отходу, — приказал Каллистон, видя, что его магазин пуст. У него не оставалось выбора. Из-за темноты и на дальнем расстоянии было сложно подсчитать наверняка, но, похоже, что на них наседало не менее тридцати космодесантников. При таком соотношении сил удержать позицию невозможно.

— Куда, брат-капитан? — спросил Леот, один из двух оставшихся Сынов. В его неторопливом голосе не было страха, но слышался невысказанный упрек. Он знал, насколько мизерны их шансы.

— К транспортнику, — ответил Каллистон, отстегивая магазин и заменяя его новым. — Но не напрямую. Мы отойдем назад, к колоннаде, и оттуда срежем путь.

По направлению огня он определил, где находятся ближайшие враги, выскочил из воронки, выпустил прицельную очередь и снова упал на дно укрытия. Едва он оказался вне досягаемости, в воздух взметнулся столб огня, разметавший толстый слой земли, стекла и камня. За ним последовали другие, а над головой провизжала вторая ракета.

— Пошли, — произнес Каллистон, жестом приказывая своим людям отступать, пока он прикрывает отход.

Два космодесантника, стараясь держаться в тени, метнулись к задней части воронки. Добравшись до края, они стремительно помчались прочь. Каллистон поднялся, выпустил последнюю очередь и кинулся следом. Он взлетел по осыпающемуся склону, чувствуя, как дрожит от близких разрывов земля. Выскочил из воронки и побежал по улице за боевыми братьями, выискивая следующее укрытие.

Вдруг Каллистон увидел, что с той стороны, куда они направлялись, появились новые враги.

— Внима… — начал он, слишком поздно заметив инверсионный след ракеты.

Выпущенная из наплечной пусковой установки, она ударилась в землю прямо перед ним, и волна ревущей боли обрушилась на него, сбивая с ног. Каллистон ощутил еще несколько сильных ударов, один из которых угодил ему прямо в грудь. Тело, кувыркаясь, пролетело по воздуху, отброшенное мощной взрывной волной, и грохнулось на что-то твердое. Позвоночник мучительно изогнулся, кости правой ноги хрустнули. В глазах потемнело, и мир закружился, сливаясь в размытые полосы огня.

Он смутно слышал звук приближающихся шагов и отрывистый лай болтеров. К его виску приставили ствол, громко звякнувший о гладкую поверхность шлема.

— Нет, — донесся откуда-то неподалеку голос, грубый и возбужденный от едва скрытого наслаждения, получаемого от убийства. — Живьем!

Затем на Каллистона обрушилась боль, пронзив его насквозь, точно молния. Сознание начало меркнуть. И наступило забытье.

Я всегда почитал за благо способность заглянуть в глубины человеческого разума. Всегда ценил возможность понять, лжет мой собеседник или говорит правду. А не наделенным этим даром смертным приходилось ориентироваться по таким ненадежным признакам, как учащающийся пульс, потение или бегающий взгляд. Такая способность представлялась мне еще одним маленьким доказательством неотвратимого прогресса человечества на пути к превращению в смертных богов.

Теперь я знаю, чем приходится платить за проницательность. Я не могу усомниться в том, что мне говорят. Не могу убедить себя, что Кхарн скрывает правду, поскольку для меня его разум подобен прозрачному сосуду, в котором ничего не утаить.