Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

1920 году работал деловодом в Каргиновском станисполкоме. В 1921 году был послан на курсы продовольственных инспекторов в Ростове. Работал в станице Букановской в качестве продинспектора. – О том, что эта работа завершилась в подвале под арестом, тоже, естественно, умолчал. – В 1923 году уехал в Москву. – И здесь Шолохов, махом, меньше чем за полминуты перескочивший через самые страшные годы, вдруг расслабился и ушёл в душевные подробности, многим тут понятные. – В Москве я очутился на положении одного из героев писателя и большевика, моего товарища Артёма Весёлого. Он описывал, как пришёл один человек после окончания Гражданской войны регистрироваться на биржу труда. «Какая у вас профессия?» – спросили его. – «Пулемётчик», – ответил он.

В зале понятливо засмеялись. Шолохов тоже улыбнулся:

– Профессия пулемётчика никому не была нужна. Я зарегистрировался продовольственным инспектором. Профессия продовольственного инспектора также была не нужна.

– Продовольствия не было! – подсказали станичники; кто-то хохотнул; председатель комиссии поднял строгие брови.

– Работал каменщиком. В 1923 году начал упорно учиться писать. Работал фельетонистом в московской комсомольской газете «Юношеская правда». После издания книжки под названием «Донские рассказы» перешёл к писательскому труду. Пишу с 1924 года, до настоящего времени остаюсь писателем. В кандидаты вступил в 1930 году, в члены партии переведён в 1932 году. Вот и вся моя биография.

– Вопросы есть к товарищу Шолохову?

Зал молчал, но одобрительно: чего спрашивать, Мишу мы все знаем.

– Какую вы выполняете партийно-общественную работу в связи со своей литературной деятельностью? – спросил кто-то из местного актива, чтоб пауза не затягивалась.

– Пытался работать в качестве уполномоченного райкома ВКП(б), но это мешает моей литературной работе. Райком партии освободил меня от таких работ… В настоящее время главным образом занят окончанием четвёртой книги «Тихого Дона» и второй книги «Поднятая целина». Состою специальным корреспондентом «Правды», «Известий» и «Молота». Являюсь членом редколлегии журнала «Октябрь».

– Держите ли вы связь с колхозами и колхозниками?

– Держит! – подтвердил кто-то из зала.

Шолохов спокойно ответил:

– Если бы я не знал колхозы и колхозников, то не смог бы написать «Поднятую целину».

Было ещё с десяток подобных вопросов, и ни одного с подковыркой.

– А где находится Гремячий Лог? И сейчас ли там председатель колхоза Давыдов? – спросил кто-то, Шолохову незнакомый. Видимо, из приезжих, явившихся посмотреть на чистку знаменитого писателя.

Шолохов объяснил, что хутор Гремячий действительно существует, в пятидесяти километрах севернее Вёшенской в глубоком логу. Но в книге описан как бы обобщённый хутор с чертами многих хуторов, где Шолохов бывал. И Давыдов – такой же обобщённый персонаж, похожий сразу на многих двадцатипятитысячников и не похожий конкретно ни на кого.

Уточнять у Шолохова – не похож ли Давыдов на Плоткина, что колхозников задницей на раскалённую печь усаживал и был изгнан с позором – никто не стал. Местные про Плоткина всё и так знали, а приезжие – и слыхом не слыхивали.

Но поднялась ещё одна рука:

– А где хутор Татарский? Где живут Мелеховы? В колхозе ли они?

Пришлось объяснять примерно то же самое – и хутора такого нет, и Мелеховых тоже нет, хотя был один казак, на Гришку похожий, но он не в колхозе.

– А где?

– Не в колхозе. Умер.

– А где жил помещик Листницкий?

Мог бы прозвучать и такой, к примеру, ответ: помещики Поповы жили в Ясеновке, которую я переименовал в Ягодное. От молодого барина Попова, описанного под видом молодого Листницкого, моя мать зачала – но родила ребёнка, уже выйдя замуж за атаманца Кузнецова, который её нещадно бил. А ребёнок умер. Как у Аксиньи.

Но вместо этого Шолохов коротко ответил, что и помещиков таких тоже не существовало, а есть они только в книге.

– Руководствуетесь ли вы письмом Сталина «О некоторых вопросах большевизма»? – спросили.

– Учусь в меру своих сил и способностей на произведениях Маркса, Ленина и Сталина, – сказал Шолохов.

«Когда председательствующий после проверки огласил: Шолохова Михаила Александровича считать проверенным, зал ответил громом аплодисментов», – свидетельствует один из находившихся в зале гостей станицы.

Если кто чего и знал о Шолохове – язык попридержал.

* * *

Первый Всесоюзный съезд писателей, на котором был создан Союз писателей СССР, первоначально намечался на середину мая 1933 года. Затем постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) его перенесли на 20 июня, но вновь отложили.

Подготовка тем не менее шла. Протокол № 1 совещания бригады группкома писателей при ГИХЛ о подготовке к Всесоюзному съезду писателей от 4 августа 1934 года содержал следующую информацию: «Выпущены… учебно-методические материалы для литкружков “Готовьтесь к съезду”, “О читательских конференциях”. На очереди брошюра “Литкружок и стенгазета” и материалы для проработки в литкружках творчества Панфёрова и Шолохова».

Крупный советский литературный чиновник Владимир Ставский по поручению ЦК занимался организацией Союза писателей СССР. Выступая в преддверии съезда на совещании городских и местных комитетов Союза советских писателей, он назвал в числе главных литературных удач те же две фамилии и более никаких: Панфёров, Шолохов. Запомнив слова Фадеева, поддержанные Сталиным, Ставский говорил: «Шолохов – это самый скромнейший писатель у нас в стране, который сидит у себя в станице, активно работает, принимает участие в партийной организации и других общественных организациях и пишет…»

«Я наблюдал, как колхозники, – продолжал Ставский, – несколько вечеров подряд с упоением читают “Поднятую целину”… Замечательное действие художественного произведения заключается в том, что оно не только обсуждается как художественное произведение, но сразу же обсуждается практическая деятельность колхоза… Это наиболее яркий пример».

Сталин решил на съезд не приходить, чтоб не возникло толков о прямом партийном руководстве литературой. Но, конечно же, за всеми организационными вопросами – каким быть съезду и каким быть Союзу писателей – стоял именно он. С весны 1934 года секретно-политический отдел ГУГБ НКВД СССР организовал регулярное информирование руководителей партии о настроениях в писательской среде и ходе выборов делегатов на съезд.

Писательское руководство подбиралось в трудных спорах, о которых можно судить по написанному в первые дни августа письму Горького Сталину: «Серафимович, Бахметьев да и Гладков, – на мой взгляд, – “отработанный пар”, люди интеллектуально дряхлые. Двое последних относятся к Фадееву враждебно, а он, остановясь в своём развитии, видимо, переживает это как драму, что, впрочем, не мешает его стремлению играть роль литературного вождя, хотя для него и литературы было бы лучше, чтобы он учился <…> Я не верю в искренность коммунизма Панфёрова, тоже малограмотного мужика, тоже хитрого, болезненно честолюбивого, но парня большой воли. Он очень деятельно борется против критического отношения к “Брускам”, привлёк в качестве своего защитника Варейкиса, какой-то Гречишников выпустил о нём хвалебную книжку, в которой утверждается, что “познавательное значение ‘Брусков’, без всякого преувеличения, огромно”, и повторена фраза из статьи Васильковского: “’Брусков’” не заменяют и не могут заменить никакие, даже специальные исследования о коллективизации”. Разумеется, в книжке этой нет ни слова о “Поднятой целине” Шолохова…»

Против