Завет воды - Вергезе Абрахам

Упакованное в банановые листья овощное бирьяни превосходит ожидания насчет «РойалМилс»[235], стряпня хозяина гораздо лучше правописания. Ленин, обнаженный по пояс, едва притрагивается к еде. Мариамма раньше часто видела его без рубашки, но сейчас это почему-то воспринимается совсем иначе. Он ошеломленно наблюдает, как она набрасывается на свою порцию, а потом и на остаток его. Когда Мариамма закончила, Ленин шутливо тычет ее в плечо.

— Эх, Мариамма, — говорит он, — вечно с тобой так. Только отвернешься, как ты влипаешь в неприятности. — Он закуривает.

Она выдергивает сигарету у него изо рта:

— Эй, мог бы и предложить!

Она втягивает дым, медленно выпускает; белесая спираль лениво тянется к потолку, как живое существо. В его ухмылке проглядывает прежний Ленин, но дается она ему с трудом.

— Итак, братец. Выкладывай. Что с тобой происходит?

У него было достаточно времени, чтобы решиться.

Ленин долго смотрит в окно.

— Я встал на свой путь, — говорит он.

Она ждет продолжения, но Ленин молчит.

— Прямой, тот самый? И не сможешь остановиться, пока не будешь вынужден?

Он кивает.

— Но на этот раз, когда я дойду до конца, это будет действительно конец.

Больше ему сказать нечего.

— Хорошо, а как поживает твой приятель-туземец — Кочу-паньян, да? И Рагху, который из банка? Видишь, я читала твои письма.

Он поворачивается к ней, и лицо его становится еще мрачнее.

— Они оба погибли.

Ледяная рука сжимает ей горло. Хочется заткнуть уши. Пускай он замолчит. Мариамма вскакивает на ноги, сама не понимая зачем. Свет лампочки слепит глаза, и она выключает ее. Вот так. Так лучше. Она расхаживает по комнате меленькими шажками, стараясь не выглядеть растерянной и напуганной. Глаза привыкают к полумраку. Света из окна достаточно. Снизу доносятся женские голоса. Она помнит, как девчонкой ненавидела новоявленного родственника Ленина за его выходки, но вечно таскалась за ним по пятам. Почему? Потому что хотела знать, что он выкинет дальше. Прямо как мания. Лицо Ленина в отблеске сигареты сочувственное. Но за этим выражением она видит и другое — отчаяние. Мариамма усаживается на кровать скрестив ноги, лицом к нему. Ничего не может с собой поделать. Старая мания никуда не девается. Она должна знать, что дальше.

— Попав в Ванаяд, я начал припоминать странные вещи, — рассказывает Ленин. — Кажется, в письмах я об этом не рассказывал. Мы когда-то жили там, когда я был маленьким, ну, так говорили родители, но я ничего не помнил с тех времен. Только когда я познакомился с Кочу-паньяном, побывал в его лесной деревне, где жили три или четыре поколения, тогда начали всплывать воспоминания. О маме, очень красивой. Я вспомнил, как ждал ее около таких же хижин, как у Кочу-паньяна, и закрывал уши, чтобы не слышать криков рожающей женщины. Как наяву видел: мужчина, похожий на Кочу-паньяна, приходит к нам домой с огромным карпом для моей мамы. Наверное, это была плата за работу. И он почистил его для нас, а потом вернулся еще раз с маслом и, кажется, рисом. Может, он увидел, что мы одни, огонь в очаге погас и отца в доме нет, — а что, хорошая версия. Ну не выдумал же я все это? Какие еще воспоминания похоронены в моей голове?

Туземцы — очень недоверчивые люди, говорит Ленин. Их угнетали и порабощали все, кто завоевывал эту землю. Англичане отменили рабство, но заставили туземцев вырубать драгоценные деревья, чтобы строить корабли. Если бы англичане не открыли для себя чай, горы уже облысели бы. Но тогда они заставили туземцев строить террасы на склонах, где жили поколения их предков. А потом, совсем недавно, на смену пришли новые эксплуататоры, малаяли из Кочина и Траванкора, — миграция на север, пояснил Ленин. Чиновники, купцы, шоферы со своими автомобилями. «Люди вроде моего отца». Туземцы не знали денег, все, что им нужно, они получали путем обмена. Новые пришельцы побуждали их строить прочные дома, а для этого покупать у них кирки, тачки, лопаты, подъемные блоки, цемент, ткани и сетки — не надо наличных, просто отпечаток большого пальца. А когда они не могли заплатить, лишались земли. Туземцы усвоили печальный урок.

— Когда тебя грабят, ты быстро становишься политически грамотным. Тебе нечего терять, кроме цепей. Это, кстати, Маркс сказал, не я.

— Хорошо, что ты цитируешь Маркса.

Ленин запнулся.

— Могу замолчать, если ты не хочешь дальше слушать.

Она не отвечает.

В «Детской чайной» — ее еще называли «Москва» — Ленин полюбил сидеть с Рагху. Иногда тот приходил с немолодым человеком, лет за сорок, по имени Ариккад, который обычно надолго не задерживался. Рагху сказал, что если Ленин всерьез хочет понять классовую ситуацию в Ваянаде, то Ариккад в этом вопросе профессор. Ариккад происходил из христианской семьи среднего достатка. Он сидел в тюрьме за участие в забастовке рабочих с фабрики койры. Рагху сказал, что нет лучше образования, чем полученное за решеткой. Среди заключенных по рукам ходили «Капитал» Маркса и «История Коммунистической партии Советского Союза» Сталина — по той простой причине, что это были единственные книги, переведенные на малаялам. Садишься в тюрьму за пьяную драку, а выходишь трезвым коммунистом. Ариккад стал преданным сторонником Партии, жил среди туземцев, защищал их. Ни один представитель Партии Конгресса никогда ничем подобным не занимался.

— Когда меня представили Ариккаду, — рассказывает Ленин, — он показался мне очень скромным. И вдохновенным, окрыленным. Даже больше, чем мой старый аччан. Передо мной был человек, который реально делает что-то, чтобы улучшить жизнь туземцев. А его гораздо больше заинтересовал я, мое призвание стать священником.

— Аах! У тебя же были для этого веские причины, — сухо прокомментировала Мариамма. Слова вырвались сами, она не подумала. — Прости. Не обращай внимания. Продолжай.

— Нет, ты права. У меня и вправду вроде бы есть причина. В этом и проблема. Раньше я верил в свое предназначение. А теперь нет. Я был спасен не для того, чтобы служить Богу. Я был спасен, чтобы служить людям — таким, как та пулайи, что спасла меня. Но я не делал этого, в семинарии точно нет. Короче, я поделился своими сомнениями с Ариккадом. И он сказал: «Выходит, ты устал распространять опиум?» Я сразу не понял, пока он не объяснил. Оказывается, Маркс сказал, что религия — это опиум для народа. Она не позволяет угнетенным выражать недовольство и пытаться изменить положение вещей. А еще Ариккад сказал, что церковь не должна быть такой, как у нас здесь. Он сказал, что в Колумбии и Бразилии были иезуиты, которые жили и работали вместе с туземцами, ровно как учил Христос. А когда крестьяне подняли бунт против правительства, которое их угнетало, эти священники проявили солидарность. Они присоединились к повстанцам. Ослушались своей церкви. Один из иезуитов написал книгу об этом. Называется «Теология освобождения»[236]. Для меня это стало откровением. Интересно, были ли в нашей семинарской библиотеке такие книги. Наверное, нет.

Все изменилось в жизни Ленина, когда однажды Кочу-паньян не пришел на работу. Он появился на следующее утро, очень рано, постучался в дверь Ленина в тоске и отчаянии. Оказалось, что его младший брат одолжил денег у бизнесмена по имени К. Т. под залог их семейной земли. Пришел срок платить. Вместо того чтобы рассказать семье — а его, должно быть, много раз предупреждали, — брат исчез. Кочу-паньян впервые узнал обо всем, когда явился К. Т. с бумагами из суда и заявил, что через семьдесят два часа семья должна освободить участок. Кочу-паньян хотел, чтобы Ленин пошел с ним к аччану просить, чтобы тот поговорил с К. Т., потому что тот тоже прихожанин и состоит в церковном совете.

— Люди вроде К. Т., они полная противоположность Ариккаду. Они ненавидят коммунизм, потому что стали богатыми и влиятельными именно благодаря эксплуатации туземцев.