Плач Агриопы - Алексей Филиппов

Вода!..

Словно в ответ на мрачные мысли Павла, словно поддразнивая его и бередя рану, внизу блеснула вода. Целая прорва серой, недвижной, воды. Ртутное, тяжёлое бремя. Не то море, не то озеро. С четырёхгранником похожей на донжон рыцарского замка белой башни на песчаной косе.

- Икшинское водохранилище! — щедрым широким жестом обвёл Третьяков водную гладь, — а там — заградительные ворота. — Он махнул рукой в сторону башни.

Сердце Павла забилось быстро и тревожно. Всё утро он отчаянно рвался в этот край подзвёздного мира. Полминуты назад готов был проклясть Третьякова за задержку. А теперь чувствовал неготовность влезть в драку — с кем бы та ни назревала: с людьми, временем, болезнью. Наверное, Павла понял бы христианин, которого вывели на арену Колизея и отдали на расправу голодному льву, не позволив перед тем помолиться.

Вертолёт прострекотал над серой свинцовой водой. Совершил сложный поворот. Горизонт на мгновение завалился, кроме серой краски, не осталось ничего. Потом Третьяков резко вывернул машину влево, и вернул под ноги Павлу землю, усмирённую промозглой осенью.

Внизу промелькнули скорлупки рыбацких лодок, вытянутых до весны на берег. Дома — деревянный «частный сектор» и типовые многоэтажки. Из трубы одной приземистой избушки — вероятно, баньки — шёл чистый белый дымок. Полотно железной дороги отчётливо виднелось под ногами. У платформы стоял состав. Павел пригляделся. Не электричка и не длинный грузовой поезд. Пять тяжёлых локомотивов, составленных вместе. И что-то ещё — маленькая чёрная точка перед головным локомотивом. Похоже, картина заинтересовала и Третьякова. Тот направил вертолёт к платформе, снизился, прошёлся на бреющем полёте над железнодорожной насыпью.

- Дрезина! — выкрикнул, едва не оглушив Павла. — Рабочая дрезина путейцев. А это… — он ткнул пальцем в локомотивы, — заградотряд.

- Что? — Павел успел заметить: дрезина — обожжена, обезображена. То ли со всего разбегу врезалась в локомотив, то ли была уничтожена уже после остановки.

- Это как положить бетонную плиту на шоссе, — пояснил Третьяков, — и дешевле, и надёжней, чем КПП. Бетон или куча железа против человеческого фактора.

- Кто-то куда-то бежал на дрезине? — не поверил управдом, — не на автомобиле, не пешком — на дрезине? Бежал — а его не пустили? Это так просто — угнать дрезину и поехать кататься?

- Всё возможно, — буркнул «ариец». — Если эпидемия — возможно всё.

На подъезде к платформе со стороны города стояли, полностью перегородив узкую дорогу, три полицейских фургона. Никакой активности возле машин Павел не наблюдал. Были ли в них живые люди — в форме и на службе, — приходилось лишь гадать.

- Сможешь показать путь? — Третьяков будто бы задался целью не допустить, чтобы взгляд Павла сосредоточился на чём-то одном; вертолёт, в его руках, мотался над городом, трясся мелкой дрожью, зависал то над водонапорной башней, то над школьным двором. Потому вопрос был форменным издевательством.

- Мне нужен ориентир. Шоссе. — Павел постарался не давать воли чувствам, не материть единственного пилота в кабине.

- Шоссе… — «Ариец» поднял машину повыше. Крутанул её вокруг оси. Потом резко бросил вперёд и вбок. И вдруг — снайперски — нацелил на широкую асфальтовую полосу, убегавшую к горизонту. Вертолёт ухнул вниз, пассажиров чуть вдавило в кресла. Как на гигантских качелях в парке аттракционов. Шум в кабине неожиданно стих. Павел уже решил было, что вся железная громада МИ-8 рухнет сейчас на городок, но потом расслышал стрёкот — тот самый, который прежде сливался с натужным гулом и почти заглушался им. Он понял: стрекочут винты; двигатель же резко сбавил обороты.

- Это шоссе? — спокойно спросил «ариец».

- Нужно то, что из Москвы… — растерянно проговорил Павел.

- Москва — позади.

- Да… тогда это оно… — Управдому стало стыдно: он мямлил, как двоечник, вызванный к доске. Прежде ему казалось, ориентироваться сверху будет куда легче. А выходило не так. — За городом — прямо, первый поворот налево. После ручья! — Выпалил он всё, что помнил.

Пока Павел давал ориентиры, внизу что-то изменилось. Он пригляделся… Люди…

Из длинного барака — вряд ли жилого, скорее, склада или мастерской — выбрался человек. Он выглядел странно: весь укутан в какие-то тряпки, на голове — похоже, меховая шапка-ушанка; не по сезону. Человек сильно перегибался в поясе — словно его постоянно мутило, или он норовил встать на четвереньки. Его голова запрокинулась. Это было странно и пугающе чудесно: грудь наклонена к земле, а голова — запрокинута к небу. Человек потряс кулаками. Что-то подобрал с земли — и запустил в «вертушку». Та висела низко, и, даже с притихшим движком, создавала вокруг себя маленький ураган. Вряд ли находиться под шумной и ветреной железной птицей было приятно. Но человек всё поднимал и поднимал какую-то грязь, а может, камни с обочины и швырял эти смешные снаряды в вертолёт. Его слабых сил не хватило бы и чтобы докинуть камень до цели, вдвое приближенной к нему. Однако он всё старался, не оставлял усилий — словно поразить вертолёт стало делом его жизни.

Из длинного приземистого здания показалась ещё фигура. Потом ещё.

На свет Божий выбирались, выползали человеческие существа — нелепые, скособоченные, похожие на ленивцев или обезьян. Некоторые просто смотрели на вертолёт, задрав головы. Другие — потрясали кулаками и выкрикивали небу свои проклятия. Трое или четверо принялись забрасывать «вертушку» подножной грязью.

- Что с ними? — Павел дёрнул «арийца» за рукав. — Они — как будто из блокады. Просидели в темноте полвека — и вылезли только теперь. Что с ними?

- Босфорский грипп в башке. Ненависть. Их оставили на произвол судьбы. Им не могут помочь. Понимаешь? — Третьяков внимательно посмотрел на управдома. — Лучше тебе побыстрей это понять. Пользы от тебя — и так немного. А не поймёшь — будешь переспрашивать — с соплями, воздыханиями — и того меньше будет. Ладно, смотри в оба. Увидишь знакомое — сигналь.

Вертолёт вновь взревел. Оставаясь точно над шоссе, плавно двинулся вперёд. Павел не знал, великое ли требуется мастерство, чтобы удерживать механическую птицу на одной линии и одной высоте. Подозревал, что изрядное. «Ариец» с задачей справлялся неплохо. Управдом выдохнул с облегчением: наверстать потерянное время — вероятно, удастся. Минута! По воздуху до чумного поместья здесь минута — пять минут максимум.

Пять — максимум.

Они истекли.

И десять — истекли.

Вертолёт срезал угол: шоссе изгибалось петлёй. Этой петли Павел не помнил. Когда он был за рулём роскошной труповозки — этой петли он не проезжал.