Плач Агриопы - Алексей Филиппов

- Сюрприз. — Проговорил коллекционер и обернулся, осторожно, двумя пальцами, как удивительное насекомое, подхватил надрывавшийся Айфон. — Твоё? — Протянул он аппарат Павлу.

Управдом немедленно признал трубку, похищенную богомолом. Теперь она была жива и полна энергии. Трелей, издаваемых устройством, управдом прежде не слыхал, но не сомневался: перед ним — тот самый, выданный ему Людвигом, Айфон. Павел растерялся. Вся сцена отдавала жульничеством; в ней отчётливо угадывался подвох. Управдом не представлял — какой именно. Но ему казалось: едва он прикоснётся к трубке — та взорвётся, или окатит его водой, или превратится в звёздочки конфетти. Фокус-покус! Только вот фокусник — кто? Неужто богомол? Павел и не подозревал, что у того имеется чувство юмора. Или всё-таки Авран-мучитель проявил заботу? Но как он догадался? «Образы» — Вспомнил вдруг Павел. Богомол говорил об образах. О том, что пользуется чужими головами, чтобы образы переработать в действия и слова. Тогда — всё возможно. В голове управдома постоянно живёт забота: неотвязное беспокойство за свою семью. К семье приближает телефонная трубка. Для богомола она — часть действия, а действие — выход на связь, живой разговор. Устранить препятствие для разговора — значит, заставить белый пластиковый прямоугольник — ожить. А как его оживить — он мог узнать у поселенцев. Узнать своими методами.

- Это моё. — Решительно объявил Павел и забрал аппарат у «арийца». Тут же нажал «приём».

Какофония звуков сперва оглушила его.

Кто бы ни озаботился зарядкой трубки, он, похоже, не преминул поиграть с настройками. Звук из динамика теперь ударял в барабанную перепонку так, что приходилось держать Айфон на значительном расстоянии от уха, чтобы не оглохнуть.

- Я слушаю, — прокричал Павел в трубку. — Кто это? Кто говорит? Я слушаю!

Из неистового белого шума раздалось не то чавканье, не то рычанье.

- Говорите! Говорите! — Управдому казалось: с другого конца мира к нему приближается что-то жуткое, немыслимое. И это оно звонит ему — пророчит собственный приход, требует накрыть стол и застелить кровать для гостя.

-… невозможно… глушь… — Прорвалось сквозь пелену.

- Плохой приём! — Павел еле заметил: Третьяков что-то втолковывает ему. — Здесь плохой приём. — Повторил коллекционер. — Пройдись по дому: может, повезёт — найдёшь место, где связь — устойчивей.

Шаг, два, три.

Управдом, не поблагодарив за совет, метался по дому.

Он не знал, хорошо ли, когда в трубке усиливается шум, или, наоборот, лучше лёгкое электрическое потрескивание. Его метания были беспорядочны и диктовались отчаянием.

«Штабная» комната. В трубке — шелест листвы и мышиный шорох.

Сени. В трубке — камнепад и свист ветра.

Спальня. Тишина.

Павел испугался, что связь полностью прервалась. Он придвинулся к окну. В трубке раздался еле слышный шёпот. Дальше — только нависнуть над мёртвым телом девушки-студентки.

Её глаза были распахнуты. Словно, перед смертью, ей довелось увидеть что-то чудесное. Эти глаза, даже потухнув навсегда, оставались красивы, — как камешки-голыши в весеннем ручье. Павел смотрел только на них. Всё остальное вызывало омерзение. Лицо девушки почернело и пошло складками, словно слоновая кожа. В складках чернела запекшаяся кровь и что-то, похожее на застывшее на морозе подсолнечное масло. Но, как только Павел случайно коснулся плеча мёртвой, трубка заговорила — и мысли о смерти и разложении немедленно рассыпались золой, испепелённые куда более сильным страхом.

- Повторяю. Поддерживать связь — невозможно. Сигнал глушится — может, проблемы сети, — не знаю. Мы в беде. Нас окружили местные — по всему периметру забора. Они думают, мы — источник болезни. Они выкуривают нас огнём и дымом, как лисиц из норы. Окружение — не полное. Я мог бы перебраться через забор, но женщины — не смогут. Нас забрасывают бутылками с зажигательной смесью — коктейлями Молотова, — если я правильно понимаю. Я сумел запереть ворота изнутри. Они сдерживают толпу. Никто из толпы пока не пробовал штурмовать забор. Среди них — очень многие больны. Возможно, дело в этом. Но есть и здоровые. Насколько хватит их терпения — не имею понятия. Состояние женщин — критическое, но они живы. Дым стоит столбом. Удушливый дым. Это не считая Босфорского гриппа. Павел, я не слышу вас. Если вы слышите меня — попробуйте вызвать помощь. Если это возможно. У нас нет электричества. Нет доступа к телевидению. Мы не представляем, что происходит за забором. Как далеко всё зашло. Я включаю телефон раз в три часа, пробую дозвониться вам. До сих пор у меня не получалось. Держать телефон включённым — не могу: разрядится аккумулятор. Сейчас контакт есть, но я вас не слышу. Повторяю: я вас не слышу. Если слышите меня — попробуйте вызвать помощь!

Павел пытался кричать, выговаривал имя Людвига чётко, внятно. Несколько раз ударил трубкой по спинке кровати, рискуя расколотить её вдребезги. Всё было тщетно: то ли телефон отказывался передавать голос управдома в осаждённую крепость, то ли прав был Людвиг, и безбожно глючила мобильная связь.

Управдом не сомневался: динамик говорил голосом Людвига. Это Людвиг — неустанно, терпеливо, слыша в ответ тишину, — вновь и вновь взывал о помощи. Юнец-латинист, не оставивший Еленку с Татьянкой, несмотря на то, что имел возможность сделать это. Наконец, голос в трубке закряхтел, как старик, начал захлёбываться, как утопленник, — и оборвался.

Павел продолжал стоять истуканом, с телефоном в руке, ещё минуты три.

Потом, ошеломлённый, потерянный, взъерошенный и страшный, встретился глазами с Третьяковым.

- Мне надо… надо идти… — Выдавил управдом. Внутри, под ложечкой, под сердцем, ныла пустота. Слова не находились. Никакие, кроме самых пресных.

- Чёрт!.. Я слышал… Извини… — «Ариец» тоже был растерян, раздражён, а может и испуган — и всё это сразу. Едва ли не впервые за всё время знакомства, Павел ощущал это: разваливалась каменная стена. Исчезала уверенность Третьякова — та, которой он — вольно или невольно — заражал других. — Но ты не можешь!.. Нас не выпустят отсюда!

- Я уйду один, ты останься здесь. — Голова управдома превратилась в стерильную и пустую больничную палату: ничего лишнего, ничего личного, всё — на виду, — зато ни за одним ответом не приходилось лезть в чулан.

- Ты не понимаешь… — Третьяков старательно отводил глаза. — Мы — под колпаком. Все мы. И мы — нераздельны. За нами наблюдают. Но это — полбеды. Представь, где мы, и где — твои жена и дочь.

- Икша, — объявил Павел. — Мои — рядом с Икшей.

- А мы с тобой — под Кержачём. — Терпеливо пояснил «ариец». — Обе точки — к северу от Москвы. Это плюс. Но между ними — больше сотни километров. И это лесами, напрямки. По дорогам — под две сотни. А что творится на дорогах — тебе известно? Мне — нет.