Блудное художество - Далия Трускиновская

– Уйдет же сволочь! - кричал Архаров и бежал, что было сил.

И тут раздался выстрел.

Архаров не понял, где прозвучал этот выстрел, и пробежал еще шагов с десяток, когда увидел, что от экипажа отделяется что-то темное, скорченное, летит вниз кувырком и остается лежать неподвижно.

Он даже не сразу догадался, отчего Федьке на старой кобыле удалось обогнать карету. И только когда экипаж перестал колыхаться, обер-полицмейстер сообразил - да ведь он вот-вот остановится!

И он остановился, и дверца распахнулась, и подбежавший первым Макарка попятился, глядя вовнутрь так, словно там сидел плясовой медведь или ученая обезьяна.

Архаров перешел на шаг. Сердце колотилось уже в глотке - давно он так лихо не бегал. Сопя и пыхтя, он подошел к экипажу, и ему навстречу выпрыгнул Никодимка с пистолетом в руке.

Пистолет благоухал только что сделанным выстрелом.

– Да ваши милости, что же это творится? - жалобно спросил Никодимка. - Скачут всякие, ваших милостей экипажи норовят угнать! А коли велено хозяйское имущество сторожить???

– Ты открыл переднее окошко… - произнес Архаров и удивился, что лишь на четыре словца хватило дыхания. - И выстрелил ему в спину.

– Так, ваши милости, иначе-то как с ним справиться? Я ему кричал, грозился - не слушает… Злодей - он злодей и есть… Николаев Петровичей экипаж угонять!… Хорошо, пистолеты вы в ольстедях оставили, я уж думал - придется сбоку к нему лезть, а потрогал ольстредь, а там - вашей милости пистолет, да и заряженый… Простите, Христа ради, коли что не так!

– Ну и дуралей же ты! - сказал Архаров. - Ступай, поищи болвана Сеньку. Да корзину оставь! Никто на твою окрошку не покусится! Макарка, побудь тут.

Обер-полицмейстер и его камердинер пошли назад. За ними шагом ехал Федька.

Архаровцы собрались у мертвого тела.

«Черт» лежал вверх лицом, раскинув руки. Глаза его были открыты.

– Он самый! - сказал, глядя сверху, возбужденный Федька. - Ишь, носатый! Итальянца из себя корчил!

– А может, и был итальянец, - ответил Левушка. - Господи, сколько же он беды понаделал…

– Царствие небесное Абросимову, - тихо произнес Михей.

– Царствие небесное Харитону, - добавил Ушаков.

Архаров отпихнул мокрого Максимку и встал над телом. Сам не заметил, как принял привычную позу: колени согнуты, стан наклонен вперед, руки уперлись в бедра.

Ему нужно было с этим телом побеседовать. Безмолвно, умственно.

– Ты своему господину хорошо служил, ты в своем ремесле мастер, и мы это уразумели, - примерно так сказал Архаров, даже с некоторым уважением. - Да только и у нас - служба. Ты в чужом государстве сидел, шута горохового из себя корчил, ждал, пока о тебе вспомнят и на дело пошлют, потому что служил своей Франции. Для нее козни плел и стилетом орудовал. Ну а мы своей России служим, так что не обессудь…

Затем он повернулся к архаровцам.

– Коробов где?

– Елизарьева охраняет, - сказал Ушаков. - Хоть и связали - а мало ли что.

– Хохлов, поди, доставь его сюда. Федя, покажи Ушакову и Макарке, куда телегу спихнули. Надобно лошадь запрячь, подобрать там, на улице, раненого, довезти покойника до нашей мертвецкой, а потом - вернуть, где взяли.

– Будет сделано, ваша милость, - вразнобой ответили Федька, Ушаков и Максимка-попович.

Бой кончился, а обычная полицейская жизнь продолжалась, и ремесло требовало быстрого и спокойного возвращения к своим обязанностям.

Архаров с Левушкой пошли к экипажу.

– Что, оплошал? - сердито спросил обер-полицмейстер Сеньку. - Ворона ты, а не кучер.

– Наше дело при лошадах… - отвечал расстроенный Сенька. - Лошадиное то есть наше дело…

Он, падая, ободрал щеку и теперь прикладывал к ней подорожник.

– Ваша милость, ваша милость! - воскликнул, подбежав, Устин. - Я стрелял, вот как Бог свят!

– Кабы не он, злодей бы в лодке ушел - и поминай как звали, - доложил Архарову Левушка. - А стрелок из него никудышний - так, что ли, Устин?

Устин вздохнул и подошел к телу.

– Католик, должно быть, и помолиться-то за него нельзя… за грешную душу…

Архаров и Левушка переглянулись.

– И ты бы мог за него молиться? - спросил Архаров.

– Так ему-то, может, больше, чем кому другому молитва нужна, - тихо сказал Устин. - Он же аду обречен…

– Ты лучше за Никодимку моего помолись. Сидит сейчас, трясется… - и Архаров замолчал.

Все-таки этот день потребовал слишком многого, а то, что он дал - мертвое тело у архаровских ног, - как-то не соответствовало огромной тревоге и ожиданиям. Был враг, врага одолели, сделалось как-то скучно…

Да, Никодимка…

Архаров подошел к экипажу.

– Эй, дармоед, где там твоя окрошка?

Он хотел показать Никодимке, что ценит его старания и одобряет его поступок. Но иного способа не выбрал - полагал, что позволение позаботиться о барине заключает в себе благодарность. Не лобызаться же с камердинером, в самом деле.

И, хотя есть совершенно не хотелось, Архаров похлебал из мисочки, присев на ступеньки экипажа, а Никодимка стоял напротив и прислуживал - держал тарелки.

– Ваша милость! - издали крикнул с телеги Федька. - Мы раненого подобрали, но он совсем плох, не довезем. Я ему ногу перетянул, как господин Воробьев учил, да только поздно, поди!

Архаров вспомнил этого раненого, сунул Никодимке миску и встал.

– Ну-ка, где он?

Человек, подстреленный обер-полицмейстером, лежал в телеге рядом со связанным Елизарьевым. Федька же не восседал на облучке, а стоял и держал вожжи, как заправский ямщик. Макарка и Ушаков шли рядом с телегой.

Архаров подошел и посмотрел в лицо раненому.

– Кто таков, как звать? - спросил без надежды на ответ.

Пособник «черта» молчал. Хотя был в полном сознании.

– Елизарьев, ты отвечай - кто он таков, коли не хочешь со Шварцем спознаться, - приказал Архаров.

Но ответа не услышал.

– Ну, в подвале заговоришь. Молодцы, грузите этого черта на телегу.

Елизатьев заворочался - ему не хотелось лежать рядом с мертвым телом.

Архаров глядел на него и пытался высмотреть в лице те черты, которые говорили бы о наклонности к предательству.

Как ни странно, до сих пор он не имел дела с предателями.

В полку было не столь уж великое разнообразие пороков на лицах: иной был выпивохой, иной - буяном, иной - страстным и безнадежным игроком, не более. Понятие о чести имелось у всех. А в свете Архаров бывал редко и физиономии придворных интриганов не исследовал.

Затем, уже в Москве, он вглядывался в рожи мазов и шуров. Мало хорошего было в тех рожах, и тайные осведомители, которые сообщали важные сведения архаровцам, добродетелями не блистали. Легко было прочитать в выражении их образин немудреную хитрость: я-де сейчас полиции помогу, иным разом полиция меня побережет, поскольку я ей нужен. Это были мелкие игры, внутреннее дело полицейской конторы, и посторонних они не касались, тем более - государственных дел.

Стоя на сцене Оперного дома, Архаров видел лица дворян, уже почти изменивших государыне. Он при необходимости легко бы докопался, кем двигала обида, кем - возвышенные мысли о справедливости. Но все те люди обмануты были князем Гореловым, если не брать в расчет стоявшего за его спиной «черта». А что в подвигах маркиза Пугачева, кроме голштинского, был и французский след, Архаров-то знал, да только обманутые князем, честно уверовавшем в воскресшего императора Петра Федоровича, господа не знали.

Сейчас перед обер-полицмейстером было лицо истинного предателя. Он был посвящен во многие затеи мнимого Фалька и недаром чувствовал свою безнаказанность. Что сподвигло его на все сомнительные подвиги? И не с того ли началось, что после чумы он отказался возвращаться в полицейскую контору?

Архаров обвел взглядом своих орлов.

Рыжий здоровенный Михей - проверен в деле, надежен. Сергей Ушаков - также. Максимка с Макаркой у него на глазах выросли, немало подзатыльников от тяжелой обер-полицмейстерской руки схлопотали - для их же пользы Архаров держал парнишек в строгости. Вот теперь и может порадоваться - выросли таковы, что в любом деле можно на них положиться. Устин Петров - и этот не подкачал! Федька - тот и вовсе любимчик, дважды спасал от смерти. Нет, глядя на них, не поймешь, откуда берется предательство…

А Федька меж тем слез с телеги, отошел и тихо беседовал с Левушкой. Тот, размахивая руками, описывал свой бой с «чертом» и даже изображал вполноги выпады и отступления. Даже сам себя отругал за ошибку, которая оставила царапину на груди, как раз посередке, а могло быть и хуже, острие шпаги только распороло рубаху…

– Вот черт, - сказал Левушка, шаря под рубахой. - Медальон пропал! И с лентой вместе!

– Портрет? - спросил Федька.

– Портрет. Чувствовал же я - дернулось! Не иначе - он ленту рассек, и все в воду полетело.

– Может, на мосту лежит?

И Федька, не спросясь, побежал, прихрамывая, искать портрет.

Конечно же, его на мокрых досках уже не было - и фехтовальщики там немало потоптались, и Устин возился, как тюлень, выползая из воды. Федька вернулся на сушу и встал столбом, созерцая воду.