Театральный роман (Сборник) - Михаил Булгаков

Несмотря на очевидный успех, отношения Булгакова с зарубежными издательствами и агентствами складывались тяжело. Советский Союз не был членом Международной конвенции по авторскому праву, и потому защищать интересы Булгакова за рубежом было практически некому. Особенно скандальная ситуация возникла вокруг бывшего издателя журнала «Россия» З. Каганского. В 1925 году он выехал за границу, где нагло объявил себя полномочным представителем Булгакова и стал предлагать к изданию его произведения. На основании поддельной доверенности он присваивал себе 50% авторских гонораров!

С переводами тоже было не все ладно – во французский вариант «Зойкиной квартиры» без ведома Булгакова вставили имена Ленина и Сталина, разумеется, в ругательном контексте. Пришлось срочно требовать возврата к авторской редакции текста.

С драматургическим творчеством у Булгакова дела шли все хуже. Ему настойчиво предлагали написать что-нибудь на актуальную тему. Например, на антирелигиозную или о перевоспитании бандитов в трудовых коммунах ОПТУ. Не приходится удивляться, что Булгаков все активнее осваивал профессию актера – на всякий случай.

В ноябре 1934 года состоялась генеральная репетиция мхатовской инсценировки «Пиквикского клуба». Булгаков играл судью – красная мантия, белый завитой парик. Несмотря на волнение, отыграл он отлично и даже заслужил похвалы собратьев – маститых профессионалов.

К трудностям цензурного характера добавлялись чисто производственные проблемы – Станиславский представлял себе Мольера по-иному, чем Булгаков, но Станиславский был хозяином положения и мог требовать переработки отдельных эпизодов пьесы. Булгаков приходил в ярость, когда Станиславский вместо репетиции вдруг начинал обсуждать вместе с актерами недостатки пьесы. В конце концов его терпение лопнуло, и он написал письма во МХАТ с категорическим отказом от переделок.

Письмо Булгакова было зачитано актерам перед репетицией. Станиславский призвал их не падать духом, «а добиваться актерскими и режиссерскими средствами осуществления намеченной линии и победить автора, не отступая от его текста. Это труднее, но и интересней».

В начале августа 1935 года Булгаков закончил пьесу о Пушкине, которую он писал в содружестве с писателем Викентием Вересаевым. 20 сентября Репертком разрешил пьесу к постановке. Ею заинтересовался композитор Сергей Прокофьев – одно время он всерьез обдумывал идею написания на ее основе оперы.

В октябре Булгаков сдал в театр Сатиры пьесу «Иван Васильевич». В конце месяца и эту пьесу допустили к постановке, хотя и с небольшими изменениями.

14 февраля 1936 года состоялся первый закрытый показ спектакля «Мольер» – для пролетарского студенчества. Опять шумный успех, вызовы автора, занавес – 21 раз, а на следующий день – злобная статья о спектакле Осафа Литовского в «Советском искусстве».

Премьера «Мольера» состоялась 16 февраля. Зал был полон «знатными лицами», занавес давали не то 21, не то 23 раза. Газеты отреагировали вяло – всего две ругательных рецензии. Зато 21 февраля во мхатовской газете «Горьковец» появились отрицательные отзывы о «Мольере» писателей и драматургов Афиногенова и Всеволода Иванова, актера Грибкова и писателя Юрия Олеши, который с Булгаковым вообще-то дружил и любил бывать у него в доме.

Ничто не предвещало беды, но вот наступило 9 марта, которое принесло редакционную статью в «Правде», главной газете страны. Статья называлась «Внешний блеск и фальшивое содержание» и была посвящена недавней постановке «Мольера». Уже днем насмерть перепуганное руководство МХАТа сняло пьесу. Все наперебой советовали Булгакову оправдывать и спасать положение письмом в высокие инстанции.

10 марта к травле подключилась «Литературная газета» статьей Б. Алперса «Реакционные домыслы М. Булгакова». 17 марта в «Советском искусстве» появилась «чудовищная по тону» заметка о пьесе о Пушкине. Булгаков предложил Вересаеву снять его фамилию с пьесы, чтобы избавить старика от нападок; Вересаев отказался.

В середине мая в театре Сатиры прошла генеральная репетиция «Ивана Васильевича». Немедленно по окончании репетиции пьеса была запрещена.

Свои пять копеек на общее дело внес и Всеволод Мейерхольд, в прошлом неоднократно просивший у Булгакова пьесу. 26 марта он выступил перед театральными работниками Москвы и сказал о театре Сатиры следующее: «В этом театре смех превращается в зубоскальство. Этот театр начинает искать таких авторов, которые, с моей точки зрения, ни в коей мере не должны быть в него допущены. Сюда, например, пролез Булгаков».

Отчаявшись написать хоть что-нибудь, что не было бы тотчас запрещено, Булгаков решил взяться за перевод. Он взялся за «Виндзорских проказниц» для МХАТа. Однако вскоре после начала работы над переводом к нему пристал с советами Горчаков – режиссер, которому предстояло ставить пьесу.

Горчаков предупредил Булгакова, что перевод будет сделан впустую, если Булгаков не послушает его, Горчакова, установок, как именно переводить Шекспира.

– Хохмочки надо туда насовать!.. Вы чересчур целомудренны, мэтр... Хи-хи-хи...

На другой день Булгаков бросил работу и уведомил Горчакова о своем отказе от перевода. 15 сентября он отвез во МХАТ заявление об отказе от службы в театре и перевода, а 10 октября поступил на работу в Большой театр – либреттистом.

Март 1937 года принес иск от Харьковского драматического театра – театр требовал вернуть аванс, поскольку пьеса о Пушкине не была разрешена к постановке. Иск был совершенно неправомерен, но для этого потребовалось идти на суд, доказывать очевидное...

Летом Булгаков работал над инсценировкой «Дон Кихота», в начале октября пьеса была разрешена. Булгаков отдал ее в театр Вахтангова.

Осенью проходили юбилейные дни МХАТа. В число юбилейных спектаклей умудрились не включить «Дни Турбиных», которые за тринадцать лет были показаны в театре больше 800 раз. Ни в одной статье, посвященной юбилею, не упоминалась ни сама пьеса, ни фамилия автора.

Летом 1939 года Булгаков закончил «Батум», пьесу о молодом Сталине. Это была его попытка пойти на компромисс с эпохой, не поступаясь собственными нравственными принципами. Все прослушивающие принимали пьесу восторженно, с Булгаковым даже начали заигрывать некоторые издания, которые за всю свою историю не напечатали о нем доброго слова.

В августе МХАТ собрал целую экспедицию для поездки в район Батума – «для сбора и изучения архивных документов». Уже в поезде по этому поводу хорошо выпили и закусили и... Все закончилось, как и раньше, неожиданно и навсегда. На остановке в Серпухове в вагон принесли телеграмму. Пьеса не получила одобрения «наверху».

Нет, сама пьеса, судя по всему, Сталину понравилась. Просто легенду вокруг своего жизненного пути он выстраивал долго и тщательно, убирая при необходимости ненужных свидетелей вроде Камо, и потому Булгаков и МХАТ были совсем не теми людьми, которым он позволил бы копаться в этом материале. Вердикт прозвучал так: нельзя такое лицо, как Сталин, делать литературным персонажем, ставить его в вымышленные положения или вкладывать в его уста выдуманные слова. Поэтому пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать. Во-вторых, наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе. Этот вывод убил Булгакова наповал – его снова ставили перед выбором: или живи и кланяйся, или прозябай и сохраняй достоинство.

У Булгаковых наступил траур – не по «Батуму», а по окончательно утраченным надеждам. Михаил усиленно занимался итальянским языком, а Елена – уборкой квартиры. Жить Булгакову оставалось чуть более полугода. Он так и не смог найти свою роль в этом театре марионеток...

Жизнь знаменитых писателей всегда состоит не только из широко известных фактов и «этапов большого пути», но и из мелких житейских случаев, анекдотов, забавных историй. В них мудрые классики и достойные подражания современники предстают более человечными, чудаковатыми и часто не менее интересными, чем их произведения. Приведенные ниже истории основаны на воспоминаниях людей, в разное время знавших Михаила Булгакова. Итак, однажды Булгаков...

Был когда-то писатель...

...попал в августе 1937 года на совещание в гостинице «Москва». Там к нему подошел поэт по фамилии Чуркин и спросил:

– Скажите, вот был когда-то писатель Булгаков...

– А что он писал, про кого говорите?

– Да я его книжку читал, его пресса очень ругала...

– А пьес у него не было? – насторожился Булгаков.

– Да, была у него пьеса – «Дни Турбиных».

– Это я, – скромно признался Булгаков.

Чуркин выпучил на него глаза.

– Вы ведь даже не были в попутчиках, вы были еще хуже?!..

– Ну что может быть хуже попутчиков? – усмехнулся Булгаков.

Вот что значило лет десять вообще не печататься – можно было попасть в живые ископаемые. А попутчики – это такой политико-искусствоведческий термин, обозначавший писателей, находившихся на опасной периферии советской литературы. Дальше уже шли отбросы общества, на которых рабоче-крестьянскую бумагу и типографскую краску тратить вообще не стоило.