Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

совсем иной андеграунд по сравнению с ленинградскими и московскими новаторами стиля, концептуалистами и иже с ними, и даже по сравнению с поэтами «Московского времени». Подобные рассуждения – повод для отдельного большого разговора, здесь же хотелось еще раз подчеркнуть главное – не только лирика Игоря Меламеда, но и его теоретические работы имеют огромное значение для воссоздания полной картины развития отечественной поэзии рубежа столетий.

…Переводы изначально не мыслились Игорем Меламедом в качестве регулярного профессионального занятия; он переводил от случая к случаю, что, впрочем, ни в коей мере не является синонимом случайности. Игорь переводил, только если не мог поступить иначе – совершенно по той же логике, в соответствии с которой он редко да метко выступал с литературно-критическими репликами о друзьях-поэтах. Главное дело Меламеда-переводчика – создание полной русской версии первого издания важнейшего для истории английской поэзии совместного сборника Сэмюэла Тэйлора Кольриджа и Уильяма Вордсворта «Лирические баллады» (1798) – было начато почти случайно, еще в конце 1980-х. С тех пор эти несколько десятков обширных текстов неустанно перерабатывались, доводились до максимально возможной, с точки зрения переводчика, точности соответствия оригиналу. Взяться за этот труд было делом ответственным, ведь отдельные стихотворения из этого сборника переводили классики и гранды – от Николая Гумилева до Андрея Сергеева. На каком-то этапе многолетней работы был задуман труд, беспрецедентный по академической фундаментальности. Речь шла если не о переводе полного состава последующих изданий сборника «Лирические баллады» (более чем вдвое превышающего первоначальный объем издания 1798 года), то – о проведении полного текстологического анализа различных версий стихов, входивших в разные издания «Баллад». Работа эта не осуществлена и в английской истории литературы, поскольку предполагает решение сложнейших задач. Дело в том, что Вордсворт продолжал работать над текстами уже после того времени, когда их отношения с Кольриджем находились на пике, и говорить о согласованной целостности сборников начиная с третьего издания довольно затруднительно. Одним словом, гигантская задача полного научного издания «Баллад» отодвинута на неопределенное будущее. Впрочем, нельзя не сказать, что решение явилось бы замечательным вкладом не только в историю английской поэзии, но и в историю русской переводческой школы. Довольно важно было бы установить, с какой именно редакции оригинала был сделан тот или иной перевод, как весь корпус русских версий «Баллад» соотносится с текстологической историей оригинальных стихотворений лидеров «Озерной школы». Не могу не сказать, что именно в пору разрастания переводческого замысла Игоря Меламеда начались обсуждения перечисленных выше проблем с Андреем Сергеевым, увы, прерванные трагической гибелью Андрея Яковлевича…

Переводы Игоря Меламеда в середине девяностых годов видели многие корифеи художественного перевода, в том числе ныне от нас ушедшие (М. Л. Гаспаров, Г. И. Ратгауз, А. М. Зверев, Л. И. Володарская и другие). Восторженной реакции, пожалуй, не было – зато была уверенность в том, что осуществление проекта будет иметь важнейшее значение для нашей литературы. Я уверен в двух вещах. Во-первых, переводы многих стихотворений из сборника «Лирические баллады» являются в своем роде совершенными. Во-вторых, демонстративно «упрощенная», «народная», ориентированная на традиционные моральные ценности стилистика английских поэтов «Озерной школы» оказалась в высшей степени созвучна поэтической теории и практике самого Игоря Меламеда. Именно поэтому столь успешно был исполнен этот многолетний и тяжелейший по исполнению переводческий проект Игоря, в реализации которого ему помогали многие знатоки английского языка и английской лирики.

Земное бытие поэта Игоря Меламеда завершено. Осмысление его поэтической работы только начинается – на этом пути ныне представленное на суд читателей собрание стихотворений, переводов, статей и пародий Меламеда является весьма значительным шагом.

Литературовидение Сергея Бочарова[572]

Сергей Георгиевич Бочаров принадлежит к когорте тех русских мыслителей, кто думал и думает за многих. В начале прошлого века были произнесены правильные слова: если бы Кант не сформулировал свои апории, что-то изменилось бы в нашем любовном лепете и предсмертном шепоте[573]. Шепчущий, лепечущий может не иметь представления о первоисточнике интонаций, модуляций, призвуков, вымолвленных словно бы по наитию. Все дело в персональной разработке меняющихся и вместе с тем непрерываемых смыслов, живо присутствующих в человеческом слове. С этими смыслами работали русские классики XIX века, о них же думали и думают – Михаил Бахтин и Сергей Аверинцев, Мераб Мамардашвили и Владимир Бибихин, Владимир Топоров и Сергей Бочаров.

Известно, впрочем, что в гуманитарном познании на протяжении многих десятилетий развивалось и иное направление, согласно которому развитие смыслов движется силами языка как такового, происходит в силу глубинных творящих закономерностей, не имеющих прямого отношения к персоне познающего и говорящего, того, кто обращает невесомо-риторическое в лично-ответственное.

Сергей Георгиевич Бочаров на протяжении полустолетия непрестанно думает и пишет об этой двойственности гуманитарного слова – художественного и научного. Осознанно выбирая и предпочитая знание персональное, личностное, Сергей Георгиевич Бочаров постоянно видит и иную сторону медали, избегает прямолинейной проповеди, не идеологизирует – словом, поступает подобно путнику, зорко вглядывающемуся вдаль перед прихотливым изгибом кремнистого пути.

Сергей Георгиевич Бочаров – не побоюсь этого слова – прославился своей обширной статьей-книгой, написанной для некогда знаменитого трехтомника под знаменательным заглавием «Теория литературы: Основные проблемы в теоретическом освещении». Статья называлась вроде бы неброско: «Характеры и обстоятельства», однако привычных схем о «типичных характерах в типичных обстоятельствах» здесь не было и следа. Перед тогдашним читателем (я, кстати сказать, почти ровесник этой книги!) вдруг предстало не литературоведение, а литературовидение. Автора интересовали не схемы, не -измы, а прямое усмотрение движущихся смыслов. Читателю задавался вопрос с пристрастием: в чем состояла персональная работа с феноменом «характера», «литературного героя» в произведениях Гомера, Расина, Пруста?..

Да, это была «теория литературы», однако «в историческом освещении» – в этом суть дела, в этом основная мысль статьи-книги Сергея Георгиевича Бочарова, восходящая к великой идее об «исторической поэтике» академика Александра Веселовского и подпитанная философской антропологией Михаила Бахтина.

Сергей Георгиевич был одним из нескольких молодых филологов, уже в те годы сумевших радостно узнать в саранском доценте Михаиле Михайловиче Бахтине великого русского мыслителя. Было бы нелепо говорить, что Сергей Георгиевич Бочаров – один из тех, кто в оттепельное время открыл Бахтина. Однако обратное, думается, верно: именно Бахтин открыл для нас Сергея Георгиевича Бочарова и его тогдашних соратников, смело покинувших не только тесные пределы официального литературоведения, но следом преодолевших и границы литературоведения как такового. Рассуждение о смыслах не знает дисциплинарных границ – и в обманчиво свободные шестидесятые, и в глухие семидесятые-восьмидесятые от русской филологии ждали того же, что и от великой поэзии и прозы. Это были вместе наука и искусство, философия и школа свободы духа, кодекс чести и свод высоких правил повседневного поведения. Все что угодно – только не