Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Затем я остановился на повседневных контактах Белого дома и кабинета министров. Я сказал, что министрам часто звонят личности, утверждающие, будто «Белый дом хочет того-то и того-то»; лично я при таких звонках обычно представляю себе розовощекого юнца, младшего сотрудника администрации Белого дома, со свежеполученным пропуском. Он, верно, и в химчистку звонит со словами «Говорит Белый дом». Таких людей, внезапно проникшихся ощущением собственного могущества, я называю лизоблюдами. Имейте в виду, сказал я собравшимся на семинаре, что, когда мой секретарь говорит мне: звонит Белый дом и чего-то хотят, – я такие звонки игнорирую. Здание вряд ли может звонить по телефону. Будучи членом кабинета министров, я ожидаю, что мне будут звонить только высокопоставленные сотрудники администрации Белого дома.

В завершение я изрек два предупреждения в адрес своих коллег по кабинету. Во-первых, слишком многие помощники уверены почему-то, будто карьерный путь наверх строится на рассказанных боссу страшных историях о бесчинствах и тайных замыслах других министерств или администрации Белого дома. Единственный способ избавиться от бессмысленной междоусобной вражды, сказал я, заключается в том, чтобы руководители администрации, министерств и агентств доверяли друг другу. Члены кабинета министров и старшие сотрудники Белого дома работают над одними и теми же вопросами, – следовательно, нужен регулярный личный контакт, нужно строить отношения; если так будет, то и помощники скоро сообразят, что собирание сплетен отнюдь не лучший способ делать карьеру, не говоря уже о вовлечении боссов в бюрократические сражения. Второе предупреждение касалось того, что вот в это самое время один или несколько человек в каждом из министерств и агентств занимаются чем-то незаконным, неподобающим или чем-то таким, что наверняка вызовет гнев босса. Следует, сказал я, создавать и внедрять механизмы, позволяющие находить подобных людей прежде, чем они причинят слишком много вреда. Это предупреждение, как поделились со мной позже несколько моих коллег по кабинету, и вправду заставило их призадуматься.

Наблюдая в середине 2009 года за новыми сотрудниками Белого дома, я поражался тому, насколько у них разные – к слову, как и у их предшественников, – мотивы, побудившие пойти на работу в правительство. Некоторые из них боготворили нового президента, невероятно усердно трудились ради его избрания и были целиком и полностью преданы ему лично. Они были готовы пожертвовать несколькими годами своей жизни, чтобы обеспечить успех Обамы на политическом поприще. Другие были «людьми причины»: они работали на него раньше и были готовы служить ему сейчас по той или иной конкретной причине, то есть воспринимали Обаму и служение ему как способ сделать собственную политическую карьеру. Третьи, и без того успешные в плане карьеры, увидели возможность послужить стране, работая на человека, эту страну олицетворявшего, или просто захотели заняться чем-то новым для разнообразия. Еще одну группу составляли политические «наркоманы» – они обожали политику как таковую, и работа в исполнительной власти после восьми лет в Капитолии или «в глуши» (не на правительственных постах) была для них как глоток свежего воздуха. И было несколько человек, которым президент фактически выкрутил руки, вынуждая отвергнуть удобства частной жизни ради изнурительных совещаний и возможности не раз и не два становиться объектом показательной порки – в конгрессе или в СМИ.

Я был вполне финансово обеспечен, когда в конце 2006 года вернулся в правительство. Согласно этическому кодексу мне пришлось продать все акции, которыми я владел, в начале 2007 года, на пике рынка. А тем, кто присоединился к администрации Обамы в начале 2009 года, владея акциями (а таковых было немало), пришлось продавать активы в момент, когда фондовый рынок падал. В итоге некоторые понесли серьезные финансовые потери, и я восхищался их патриотизмом и готовностью жертвовать личным благополучием во имя высшей цели. Со многими из этих людей мне предстояло не соглашаться в ближайшие годы, но я никогда не сомневался в их любви к нашей стране (хотя, как и в случае с любой администрацией, любви к себе тоже хватало).

Самый неловкий момент моих первых лет работы с президентом Обамой случился приблизительно через три недели после инаугурации. Я позвонил Бушу-43, чтобы сказать, что мы добились значительных успехов в тайной программе, которой он интересовался. В новой администрации господствовал такой негатив по отношению к Бушу, что, кроме меня, как я понял, никто бы не удосужился его проинформировать. В ходе нашего короткого разговора он спросил, как идут дела, и я сказал, что просто отлично. Буш закончил фразой: «Важно, чтобы он [Обама] преуспел». Я ответил: «Аминь». К моему огорчению и глубокому смущению, на следующий день Обама сказал мне, что собирается позвонить Бушу и рассказать об успехе тайной операции. Проглотив комок в горле, я сказал, что это прекрасная идея. Едва Обама положил трубку, я позвонил Бушу-43 и предупредил, что новый президент будет ему звонить и что, надеюсь, он меня не выдаст. Да, конечно, мне следовало подождать и дать новому президенту шанс сделать все самому. Больше я с Бушем-43 государственные дела не обсуждал.

К 2009 году я пришел к убеждению, что парадигмы как обычной, так и нетрадиционной войны больше не соответствуют изменившейся обстановке – наиболее вероятные конфликты будущего окажутся где-то посередине, с широкими вариациями по масштабам и летальности. Ополченцы и повстанцы могут получить доступ к современному оружию. Быстро модернизируемые армии, в том числе китайская, будут использовать «асимметричные» методы, чтобы лишить американцев традиционных преимуществ в воздухе и на море. Страны-изгои, наподобие Ирана и Северной Кореи, скорее всего станут прибегать к комбинированной тактике. И потому я был убежден, что наша стратегия, разработанная после окончания «холодной войны» и предусматривающая возможность одновременного участия в двух крупных региональных конфликтах (что в значительной степени определяло структуру вооруженных сил США), фактически устарела. Мы должны поддерживать и модернизировать наши стратегические и обычные боевые возможности, но также следует готовить и экипировать армию США для непредвиденных обстоятельств.

Соглашаясь работать на Обаму, я был полон решимости воспользоваться дополнительным сроком в должности для того, чтобы организовать структуру вооруженных сил, бюджеты и военные программы именно с учетом новой реальности. Когда экономический кризис в стране стал очевидным, я понял, что оборонный бюджет слишком явная мишень: конгресс и президент попросту не смогут его проигнорировать. Поэтому я решил сыграть на опережение, представить на рассмотрение сырой, контрпродуктивный и потенциально опасный бюджет, показав тем самым, что мы в министерстве в состоянии сами расчистить наши бюджетные и закупочные «конюшни». Я надеялся, что если Пентагон дерзко продемонстрирует готовность снизить бюрократическую нагрузку, повысив при этом военный потенциал страны, то при неизбежном грядущем крушении бюджетного поезда мы пострадаем только, что называется, по касательной. Увы, я был, скажем так, чрезмерно оптимистичен.