Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

— не впустить? <…>Вопрос посложнее, чем “быть или не быть”, / Решают лягушата» = «Ну а он в ответ: “Прости! / Хоть убей, но пропусти”. <…> Неизвестно, ну хоть плачь, как мне быть?» (АР-17-66).

Концовка «Вратаря» напоминает также песню «Вот главный вход…» (1966), в которой лирический герой, имея привычку «выходить в окна», после того, как милиция его избила, «рано утром <…> встал, от слабости шатаясь, — / И вышел в дверь», то есть подчинился насилию, позволил себя сломать, и в итоге: «С тех пор в себе я сомневаюсь <…> На душе моей тягостно, / И живу я безрадостно». То же самое происходит во «Вратаре»: «Снимок дома у меня — два на три метра, — / Как свидетельство позора моего». Но здесь еще и другое: «Проклинаю миг, когда фотографу потрафил, / Ведь теперь я думаю, когда беру мячи, / Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! — / Стыд меня терзает, хоть кричи».

Лирический герой ведет борьбу на два фронта: кроме того, что он защищает ворота, то есть борется с внешним, видимым противником, он вынужден бороться с противником «внутренним», олицетворением которого является репортер, который «залез» к нему в душу, так же как и в стихотворении «Палач» (1977): «Но он залез в меня сей странный человек, — / И не навязчиво, а как-то даже мило» /5; 475/.

Я весь матч борюсь с собой — Видно, жребий мой такой… Так, спокойно — подают угловой.

У 1-й строки имеется черновой вариант: «Не заняться ль мне борьбой?» /3; 62/. Герой сомневается в том, что защита ворот — это его дело, и подумывает о смене квалификации. Аналогичная ситуация возникала в «Песне про конькобежца на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную» (1966), когда он «на десять тыщ рванул, как на пятьсот, и спекся», и решил сменить род занятий: «Я ведь нынче занимаюсь и борьбой, и боксом», — а в «Сентиментальном боксере» (1966) он «думал, на встречу по самбо спеша, / Что жить хорошо и жизнь хороша!» /1; 471/.

Однако во «Вратаре» мысль про занятия борьбой так и осталась в черновике. Свое призвание герой видит теперь именно в «защите ворот». Поэтому в «Песне солдата на часах» этот образ встретится еще раз («Но все-таки центральные ворота / Солдату поручают охранять»), а в черновиках песни «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» (1970) герой даже мечтает: «Я вратарскую площадку заминирую, / Потому что я в потенции — сапер» /2; 541/. Более того, в песне «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (1970) он просит «закопать» его после смерти не где-нибудь, а во вратарской площадке. Да и в черновиках шахматной дилогии он также наденет маску вратаря: «Прикрываю подступы, к воротам, / Прикрываю пешки рукавом…» /3; 391/.

Отмеченный выше мотив борьбы, который встречается в черновиках «Сентиментального боксера» и «Вратаря»: «Я думал, на встречу по самбо спеша, / Что жить хорошо и жизнь хороша!» /1; 471/ = «Не заняться ль мне борьбой?» /3; 62/, -является не единственным сходством между этими песнями.

В обоих случаях герой с трудом выдерживает давление своего противника: «Вот я едва ушел» = «Еле-еле мяч достать удалось»; констатирует настойчивость Бориса Буткеева и репортера: «Но он пролез — он сибиряк, / Настырные они!» = «Лишь один упрямо за моей спиной скучает <…> Ну а он всё ноет…»; хочет, чтобы они от него отвязались: «И я сказал ему: “Чудак, / Устал ведь, отдохни!”» = «Я сказал ему: “Товарищ, прекратите!”» (АР-17-66)[841] [842] [843]; и в похожих выражениях характеризует ситуацию, в которой он оказался: «Буткеев лезет в ближний боя, / А я к канатам жмусь = «Гнусь, как ветка, от напора репортера».

Вскоре после «Сентиментального боксера» появилась «Невидимка» (1967), где лирический герой ведет себя по отношению к невидимке так же, как и во «Вратаре» по отношению к фоторепортеру, а те, в свою очередь, одинаково обращаются с ним: «Я мучался, я дергался, — на хитрости пошел» /2; 374/ = «Мучаюсь в теченье всей игры» (АР-17-66); «Я чувствую: сидит подлец и выпитому счет / Ведет в свою невидимую книжку» /2; 76/ = «Репортер сидит за мной» /3; 62/; «А тут недавно изверг на работу написал / Чудовищно тупую анонимку» /2; 374/ = «Искуситель змей, палач! Как мне жить?» /3; 62/; «Поймаю, разрисую! Пусть пеняет на себя!» /2; 375/ = «Вам сегодня будет нечего ловить, / Так что лучше берегите ваши лица!» (АР-17-68) (заметим, что обещание врагам: «Вам сегодня будет нечего ловить». - уже было реализовано в концовке «Охоты на волков»: «Но остались ни с чем егеря!»). А другой черновой вариант «Невидимки»: «Поймаю — ох, тогда пускай пеняет на себя» (АР-9-71) — также находит соответствие в черновиках «Вратаря»: «Ох, согнусь я под напором репортера!» (АР-17-66). Это же восклицание лирический герой употребляет еще в ряде спортивных песен: «Ох, вы, мускулы стальные, / Пальцы цепкие мои!» («Честь шахматной короны»), «Ох, приходится до дна ее испить — / Чашу с ядом вместо кубка я беру» («Песенка про прыгуна в длину»), «Ох, ты, змея очковая, — главное, / Ведь съем плоды запретные с древа я» («Прыгун в высоту»), «Ох, есть нельзя и пить нельзя» («Ма-рафон»625), «Ох, инсайд! Для него — что футбол, что балет <…> Он неправ, ох неправ этот правый инсайд!» («Песня про правого инсайда»; черновик /2; 433, 435/), «Не нарочно, не заводит, — ох и зол! / Вот обходит, вон обходит, — обошел» («Четверка первачей»; черновик /4; 428/), «Ох, боюсь, что придется мне дни коротать / С самой сильною женщиной в мире!» («С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…»).

Проведем также параллели между «Вратарем» и «Песенкой про прыгуна в длину» (обе — 1971). Одну из них мы уже отмечали выше: «Я такой напасти не желаю и врагу, / Ухожу из спорта я без позы» /3; 305/ = «Мне не справиться с собой <…> Потому и ухожу на покой!»626 /3; 301/. Но есть и другие сходства: «Чуть не плачет парень, как мне быть? <…> Неизвестно, ну хоть плачь, как мне быть?» (АР-17-66) = «Что же делать мне, как быть, кого винить, / Если мне черта совсем не по нутру?»; «Ох, согнусь я под напором репортера!» (АР-17-66) = «Ох, приходится до дна ее испить — / Чашу с ядом вместо кубка я беру»; «С той поры я стал большой любитель фотографий» (АР-17-66) = «С