«Юность». Избранное. X. 1955-1965 - Василий Аксенов

Анатолий Преловский

Работа

О, как много нужно уранакосмодромной моей стране!Просыпаюсь я рано-рано,укрепляю рюкзак на спине,а на грудь надеваю ящикна брезентовых ремешках —умный ящичек,говорящийна урановых языках.По тропинкам солнца и ветраи мои маршруты легли.Он забрался глубоко в недра,самый звездный металл земли.В темноте,не сухой, не мокрой,коротает свои года:распадается втихомолку,попадается не всегда.Но как прочно б ни окопался,его выдаст его же суть…Стоп!Следок!Неужель попался?Ну, приятель, не обессудь!И покамест в моем прибореИзлучение зуммерит, я гадаю:радон, иль торий,или сам со мной говорит.Я на помощь зову науку —точный график, трезвый расчет:все равно ведьэтого другавычисленье мое подсечет.А потом лопатой, лопатой,шурфом в землю иду — вдогон.Извернулся!Ушел, проклятый!Дым в глаза мне пустил радон!Семь потов с меня сняли скрылся,все надежды мои распылил,глубже в землю, чудак, зарылся,на погоню меня распалил.Я ложусь переждать усталость,злость скрипит на зубах песком.Сколько там еще верст осталось?Отдышаться б перед броском…Ни воды не надо, ни хлеба,ни признательности какой.Отдышаться б…С овчинку небо,и до Марса подать рукой.

Медвежья шкура

Сколько стоит медвежья шкура!

День дороги —без дымокура,по чаще, в комарне, без карт.Случай.Пуля,Винтовка.Фарт!Страх — когда он встает на дыбки.Мягкость пальца,твердость руки.Выстрел!Радость — лег: наповал!Ужас — мертвый навстречу встал…Жизнь пережить — передернуть затвор,и десять новых — добить в упори ждать,не веря ни в тишь, ни в кровь —встанет,и все повторится вновь:десять жизнейи десять смертей.

Плюс за выделку — семь рублей.

Александр Прокофьев

Слово к слову вяжется…

Слово к слову вяжется,Речью, дни наполнены.А тебе не кажется.Что часто мы размолвлены!

— Молчанье — золото!Ведь вздор — такое взять на плечи.Скажу тебе: я с давних порПою рожденье речи!

Пою и жду рожденья слов.За гранью немотыОни идут в венке из снов,Из яви и мечты.

И пахнут зноем, и зимой,И солнцем, и травойИ, словно молнии, летятНад самой головой!

Я поднял дерево…

Я поднял дерево.Оно росло не стоя,Лесок его, как в битве, потерял.Оно не говорило со звездою,И соловей его не удивлял.

Оно, скажу, ползло в лесу заветном,Что кронами встречает синеву,Оно ползло,Униженное ветром,Им брошенное намертво в траву!

О нем уже не помнила округа,Ликуя, вешней свежестью дыша…Я поднял это дерево,Как друга.О, как заговорила в нем душа!

Деревья сонные качаются…

Деревья сонные качаются.Ну, что с того, ну, что с того!А что с того, что не прощаетсяМне — по недоле — ничего!

Куда-то ветер тучи гонит,Куда-то в дальние края…А тут недоля на ладони,И это, друг, ладонь твоя!

По синь-дорожкам, по проталинкамУйдет недоля из недоль…Ответь мне: как в ладони маленькойЛежит, горит такая боль!

Борис Пуцыло

Нежность

Когда над бездной замирают кониИ вьюк, сползая, давит им на круп,Мой голос хрипл, мой голос непреклонен,Мой голос груб.

Когда в реке, в гудящем полноводье,Взметнутся кони надо мною вдруг,Я бью коней, повиснув на поводьях.Моя рука сильней, чем их испуг.

И мы идем среди громадин горных.Бездушным царством неба и камней.А на закате я на остров дерна,Как утопающих, тащу коней.

Я их кормлю,Лицо секут мне гривы,И я терплю, мой голос тише слез,Когда, рванув мешок нетерпеливо.Они просыплют на землю овес.

Я лишь шепчу им:— Мне бы с вами в поле;Там травы, словно реки, глубоки…Я мою им шершавые мозоли,И сахаром кормлю я их с руки.

Падет звезда из темноты кромешной,Шурша, потухнет дымный след ее…У гор своя, особенная нежностьИ проявленье нежности свое!

Александр Ревич

Любовь моя

— Любовь моя, тревожная любовь,прошу тебя,уйди,не прекословь!Неужто, я тебе других нужней?Ведь люди, есть разумней, и нежней.Уйди, любовь! Ты мне не по плечу.Ты слишком тяжела,а я хочулегко шагать,без груза,без тебя,не мучась, не ревнуя, не любя.— Я не могу уйти, не обессудь.Ты понимаешь?Суть…Я воздух твой,я твой насущный хлеб.Не будь Меня, ты был бы глух и слеп,ты был бы камнем, деревом, травой,ты был бы всем,но не самим собой.Покинет женщина тебя —я остаюсь,друзья тебя покинут —остаюсь.Я гордая.И все же остаюсь,— Ну что ж,я слабый спорщик.Я сдаюсь.

Роберт Рождественский

Назым

А у Назыма был     голос протяжный.Руки добрые были у Назыма.У Назыма был характер бродяжий,а в глазах была     веселая сила.

Что любил он?Он любил час, в которыйможно лишь необъяснимо проснутьсяи увидеть город.     Странный.          Готовыйот мальчишеского солнца задохнуться.Он с друзьями любил за стол усесться,смаковал вина грузинского терпкость.Говорил:«Пью за врачей!За то, что сердца —        пусть обычного —они не могут сделать!..»Только разве он бы смог жить с обычным!Нет,   конечно, не смог бы!Это ж ясно…Он любил погарцевать в тосте пышном.Он придумывал шуткии смеялся,как ребенок,     шоколадку нашедший,на два города тепло излучая…А еще он любилдобрых женщин.(Правда, злые ему тоже встречались)…Называли добряком его иные.Называли чудаком его нервным.Я не буду спорить,но знаю поныне:добряком он     не был.Чудаком    не был.Человеком и поэтом был.            Всего лишь.Человеком и поэтом.          И только…Если он говорил о ком-то:«Сволочь!!» —значит, это была сволочь.            Точно…

Говорят, что были проводы щемящи.Невесомые цветы легли          на плечи.И звучали похоронные марши.И текли заупокойные речи…Он не слушал.Он лежал.     Смотрел на солнце.И не щурил глаз наивных и дерзких.Было гулко.     Было очень высоко.Так высоко, как бывает только в детстве…Потеряла женщина         мужа.Потеряла женщина         сына…

Я не верю в эту смерть,потому чтокак же может      земля         без Назыма!

Стихи о хане Батые