Волк с Уолл-стрит - Джордан Белфорт

— Шутишь? — промурлыкал я. — Для тебя я всегда готов!

И тут, как на грех, к нам кинулся портье-лилипут, достопримечательность отеля, в своей зеленой курточке с золотыми пуговицами и такой же шапочке смахивающий на веселого гнома.

— Добро пожаловать! — прокаркал он.

Я с вымученной улыбкой кивнул ему в знак приветствия, продолжая незаметно, но энергично подталкивать Герцогиню к лифту. Двое посыльных, нагруженные пакетами, следовали за нами, как тени, — я потребовал, чтобы все покупки доставили в номер, заявив, что желаю увидеть ее во всем новом.

Окинув взглядом номер, я забрал у посыльных пакеты, вручил каждому по стодолларовой купюре и велел держать язык за зубами. Не успела дверь за ними захлопнуться, как мы с Герцогиней, запрыгнув на огромную, королевских размеров кровать, принялись кататься по ней, смеясь и радуясь, как дети. И вдруг зазвонил телефон.

Оцепенев, мы испуганно уставились на него. У меня сжалось сердце — ни одна живая душа не знала, что мы здесь, за исключением Джанет и матери Надин, которая пообещала присматривать за Картером, пока нас не будет. Господи! Я нутром чувствовал, что случилась беда. После третьего звонка я с трудом разлепил внезапно пересохшие губы.

— Возможно, это с ресепшн, — просипел я. И снял трубку.

— Алло?

— Джордан, это Сьюзен. Вам с Надин нужно вернуться домой. Срочно. У Картера высокая температура… и он вообще не шевелится.

Я покосился на Герцогиню. Она впилась в меня глазами, пытаясь понять, что произошло. А я не знал, что сказать. В последние шесть недель она была на грани нервного срыва. Смерть нашего сына станет для нее страшным ударом.

— Мы должны немедленно вернуться домой, дорогая. У Картера подскочила температура. Твоя мама сказала, что он даже пошевелиться не может.

Моя жена не заплакала — просто закрыла глаза, крепко сжала губы и пару раз молча кивнула. Это был конец… и мы оба это знали. По какой-то неведомой нам причине Господь не хотел оставить с нами это невинное дитя. Почему? На этот вопрос у меня не было ответа. Но сейчас на слезы просто не было времени. Нужно было поскорее вернуться домой, чтобы успеть попрощаться с нашим мальчиком.

У нас еще будет время поплакать. У нас будет целая вечность.

На обратном пути я выжимал из «феррари» сто двадцать миль в час. Правда, на этот раз Герцогиня реагировала совершенно иначе.

— Быстрее! Ну, пожалуйста! Нужно отвезти его в больницу, пока еще не поздно!

Молча кивнув, я вдавил в пол педаль газа, и «феррари» полетел стрелой. Через три секунды стрелка спидометра добралась до отметки 140 миль, переползла ее и продолжала двигаться дальше — остальные машины, ехавшие со скоростью жалких семьдесят миль в час, казалось, застыли на месте. Вцепившись в руль, я понять не мог, почему не сказал Сьюзен, чтобы она как можно скорее отвезла Картера в больницу… вероятно, это было как-то связано с подсознательным желанием в последний раз увидеть его дома.

Я и глазом не успел моргнуть, как «феррари» уже свернул на подъездную дорожку. Хлопнула дверца — не дожидаясь, когда я остановлю машину, Герцогиня бегом бросилась к дому. Я в оцепенении смотрел на часы — на них было 7:45 вечера. Обычно дорога из отеля занимала сорок пять минут — сегодня я уложился в семнадцать.

Пока мы, сломя голову, мчались домой, Герцогиня успела позвонить врачу Картера — прогноз оказался настолько мрачным, что у меня сжалось сердце. В возрасте Картера высокая температура, сопровождаемая такой сильной слабостью, когда малыш не в силах пошевелиться, может означать только одно — цереброспинальный менингит, воспаление оболочки спинного мозга. По словам доктора, он бывает двух типов, бактериальный и вирусный. И тот и другой грозили смертью, разница была лишь в том, что если менингит вирусный и если удастся захватить болезнь в самом начале, то у Картера еще остается пусть и крохотный, но шанс поправиться полностью. А вот если речь идет о бактериальном менингите, тогда дело плохо. Даже если Картер выживет, то на всю жизнь останется слепым, глухим и, что ужаснее всего, слабоумным. Мне было страшно даже думать об этом.

Я всегда гадал, как родителям удается любить таких детей. Мне случалось видеть детей с задержками развития. Зрелище было душераздирающее — невозможно смотреть, как несчастные родители стараются хоть как-то скрасить жизнь бедного малыша, у меня просто сжималось сердце. А та беспредельная любовь и терпение, с которым они относились к детям, несмотря ни на что — ни на обращенные в их сторону взгляды, ни на чувство вины, которое наверняка не давало им покоя! Непосильная ноша, которую бедняги вынуждены были нести до конца своих дней, — это неизменно вызывало у меня благоговение и уважение.

Способен ли я на нечто подобное? Хватит ли у меня сил терпеливо и достойно нести этот крест? Проще простого сказать: «Да, конечно!»… но так ли это на самом деле? Полюбить ребенка, которого ты толком даже не сможешь узнать, с которым вас, по сути, ничто не будет связывать… Оставалось только молиться, что Господь пошлет мне силы стать человеком, который на это способен, — хорошим человеком и по-настоящему сильным. В то, что Герцогине это по силам, у меня не было ни малейших сомнений. С самого первого дня между моей женой и Картером возникла тесная связь. Как у меня с Чэндлер — с того самого времени, как она подросла настолько, чтобы я мог воспринимать ее как личность. И сейчас, когда у нее было какое-то горе, она неизменно звала на помощь папу.

Зато Картера, хотя ему не было еще и двух месяцев, связывали какие-то мистические узы с Надин. Одно ее присутствие, казалось, действует на него успокаивающе — оказавшись у нее на руках, малыш тут же начинал улыбаться, словно чувствуя, что теперь, когда мама рядом, все будет хорошо. Когда-нибудь, мечтал я, наблюдая за ними, я тоже постараюсь сблизиться со своим сыном… если Господь даст мне такую возможность.

К тому времени, как я ворвался в дом, Герцогиня уже держала на руках завернутого в голубое одеяльце Картера. Ночной Рокко подогнал «роллс-ройс» ко входу и был готов мчаться в больницу. Пока мы с Герцогиней бежали к машине, я украдкой дотронулся до макушки Картера и с испугом отдернул руку. Он буквально горел. Правда, он все еще дышал, хоть и с трудом. Но не двигался — возможно, впал в беспамятство.

Мы с Герцогиней уселись сзади, Сьюзен поспешно юркнула на переднее сиденье рядом с водителем. Рокко, в прошлом детектив полиции Нью-Йорка, гнал машину, не обращая внимания ни на светофоры, ни на стрелку спидометра. И в данных обстоятельствах мне и в голову не пришло бы сделать ему замечание. По дороге в больницу я попытался дозвониться с мобильного доктору Грину во Флориду — к несчастью, его не оказалось дома. Тогда я позвонил родителям — попросил их ждать нас в больнице Норт-Шор в Манхессете, до которой мы могли бы добраться на пять минут раньше, чем до Еврейской больницы Лонг-Айленда. Все остальное время мы сидели в молчании… слез по-прежнему не было.