Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Весной 1776 года Гёте смог вновь побывать в Лейпциге. «Здесь все как было, лишь я — иной», — писал он Шарлотте фон Штейн 25 марта 1776 года. Он повидал тогда своего преподавателя изящных искусств Адама Эзера, который впоследствии навестил его в Веймаре, и еще встретился с певицей и актрисой Короной Шрётер, они были знакомы со студенческих времен поэта, и смог убедить ее не отказываться от ангажемента в качестве камерной певицы в Веймаре. Именно там она стала прославленной, почитаемой актрисой. Она производила огромное впечатление на зрителей — своей игрой, статной фигурой, внешностью; это была красивая, умная женщина, вероятно, слегка надменная. Похоже, что ее и Фридриха фон Айнзиделя связывала страстная любовь, которую оба всячески старались скрыть. Замуж она так и не вышла. Было бы любопытно, хотя это и бессмысленно, представить себе, не могли ли она и Гёте, кому столь часто приходилось соединять свои судьбы на сцене, стать супругами и в жизни. Она ведь покорила поэта. «Шрётер — ангел, если бы господь захотел одарить меня такой женой, чтобы я оставил Вас в покое, — но она не похожа на тебя», — писал он Шарлотте фон Штейн из Лейпцига 25 марта 1776 года. А вот запись в дневнике от 27 декабря 1776 года. «Бал-маскарад. Корона великолепна». Она часто бывала у него к обеду, либо он ездил обедать к ней. «Обедал с Короной», — отмечал он обычно в дневнике в этих случаях. Так что же, Гёте между Шарлоттой фон Штейн и Короной Шрётер? Сохранилось всего одно письмо Гёте к Короне, оно без даты; понять, о какой конкретно ситуации идет в нем речь, невозможно. И все же оно в какой-то мере говорит о близких отношениях между ними, даже о глубоком чувстве. Вновь то были, должно быть, неприятные обстоятельства, приведшие Гёте в замешательство, угнетавшие его и заставившие написать такие строки: «Прошлого нам не вернуть, хозяевами будущего мы станем, скорей всего, лишь тогда, когда будем умны и добры. Я не питаю больше к тебе подозрений, но не отвергай меня и не отравляй часы, что я могу проводить с тобой, ведь иначе мне придется избегать твоего общества». Когда герцог стал оказывать ей чрезмерные знаки внимания и, очевидно, пожелал сделать ее своей любовницей, Гёте энергично вмешался. Его дневник намекает: «Вечером после концерта решительное объяснение с герцогом относительно Кр.[оны]» (10 января 1779 г.).

В истории немецкого театрального искусства Короне Шрётер отведено исключительное место. Ее считают первой великой немецкой актрисой. С конца 80–х годов она жила уединенно, возможно, и одиноко; она сочиняла музыку к стихотворениям Хёльти, Миллеpa, Гёте и народным балладам Гердера, писала маслом, рисовала. Когда она скончалась в 1802 году в Ильменау, никто из Веймара не явился на ее похороны. «Грешно поступать так, как в Веймаре поступают с умершими», — сетовал Кнебель в письме к своей сестре Генриетте от 18 января 1803 года, и у него были все основания добавить: «Отчего уже через неделю не слышал я и единого упоминания о людях, действительно заслуженных — и самих по себе и перед обществом». Как и во все времена, подобному забвению предавали мертвых и в Веймаре. Поместив в «Анналах» за 1802 год известие о кончине Короны Шрётер, Гёте сам указал, что воздал ей «вечную память» много лет назад, а именно в стихотворении «На смерть Мидинга», где он «с серьезной непринужденностью почтил память прекрасной подруги». Он имел в виду ту часть стихотворения, в которой были строки:

Друзья, посторонитесь! Дивный ликПред нами вновь торжественно возник.Сияя, как рассветная звезда,Царица наша шествует сюда.Ниспосланная Музою самой,Верх совершенства, цвет красы земной,Она идет, и в ней воплощеноВсе то, что Красотой освещено.Она снискала благосклонность муз,Природа заключила с ней союз,Чтоб, именем Корона увенчав,Прославить ту, чей дух столь величав.(Перевод Л. Гинзбурга — 1, 162)

Тени былого

Гёте при Веймарском дворе? Друзья юности сочли это чуть ли не приглашением также попытать счастья рядом с ним. В апреле 1776 года в Веймар приехал Якоб Михаэль Рейнхольд Ленц, и не потому, что его туда пригласили, но в поисках средств к существованию, гонимый желанием найти где-то место, где он мог бы спокойно творить, а не перебиваться уроками или служить гувернером. Еще до приезда в столицу Тюрингского государства им были написаны две злободневные пьесы: «Гувернер, или Преимущества частного воспитания» и «Солдаты». Что именно стряслось в Веймаре с Ленцем, мы не знаем. Поначалу все вроде бы складывалось вполне по — приятельски, дружелюбно. «Увидите миниатюрное, диковинное создание и — полюбите его», — писал Гёте Шарлотте фон Штейн. Ленц, однако, не смог войти в новое для него окружение, не нашел себе надежного места; для него было естественным, что и Гёте и герцог заботятся о нем; всеобщее внимание привлекали его манеры, которые не укладывались ни в какие рамки, — он, был, вероятно, слишком дерзок, нетерпелив, раздражителен. Возможно, также уже тогда впервые проявились признаки развившейся впоследствии душевной болезни. Для Гёте, во всяком случае, общество такого человека довольно скоро оказалось обременительным. Когда Ленц в июле уехал в Берку, курортный городок близ Веймара, Гёте еще отнесся к этому так: «Наконец — то Ленц нам по нраву, любезен и мил — совсем один, за лесами и горами и счастлив, насколько это ему по силам» (письмо Мерку от 24 июля 1776 г.). Но когда 26 ноября Ленц, вернувшись в Веймар, повел себя явно наперекор тому, что почиталось там приличным, Гёте был неумолим. В дневнике записано лишь: «Дурацкая выходка Ленца», и позже делались разные предположения, что за бестактный поступок (возможно, по отношению к светским дамам) совершил этот несчастный. 1 декабря герцог велел ему покинуть Веймар.

Приезжал и Максимилиан Клингер — но уже в октябре уехал прочь из города. «Клингер неспособен измениться вслед за мною, он угнетает меня, сказал я ему, отчего он пришел в неистовство и слов моих не понял, а я не сумел их ему разъяснить, да и не хотел» (письмо Мерку от 24 июля 1776 г.). Внутренне Гёте уже был готов к тому, чтобы оставить далеко позади всякие «бури и натиски», что так волновали и будоражили его в предшествовавшие пять лет. И если сейчас он нередко искал уединения, в этом проявлялось и его желание отмежеваться от бывших своих товарищей. Вопреки всему, что рассказывали порой, Гёте тогда уже подошел к такому жизненному этапу, когда настала пора переоценки ценностей, он уже принялся «менять кожу». «Дорогой Кестнер, не в том дело, что я вас позабыл, а просто я принял обет молчания противу всего света, что советовали еще мудрецы древности; и это весьма для меня благотворно, пока многие развлекают себя небылицами обо мне, как они прежде развлекались сочиненными мною небылицами» (28 сентября 1777 г.).