После бури - Фредрик Бакман

подписать бумаги о тренировочном комплексе – это все равно что оставить отпечатки на орудии убийства. Поэтому Мира так и злилась на Петера. Любой дурак поймет: ну не может коммуна купить несуществующее здание, нельзя украсть у налогоплательщиков миллионы и торговать воздухом. Это аморально, это уголовное преступление.

– А ты сказала Петеру, что все знаешь? – спросила коллега.

Мира покачала головой:

– Нет. Он ведь просто скажет, что не понял, под чем подписывается. И я ему поверю. Я… захочу ему поверить.

Коллега слабо улыбнулась:

– Я тоже ему поверю. Он, конечно, кретин, но все же не настолько глуп.

Мира вздохнула:

– Не читать бумаги, которые подписываешь, и есть глупость. О чем он думал? Смогу ли я доказать, что он не совершал преступления, утверждая, что он сама наивность…

Коллега медленно кивнула:

– Знаешь, что я думаю? Я думаю, что газетчики не посмеют это напечатать. Народ взбесится, если они это сделают, Петер для них – святой… а ЕСЛИ напечатают, то, может, никто не станет искать козла отпущения? Может, обвинят во всем правление и политиков, а не конкретного человека…

– А если станут? – спросила Мира, не желая слышать ответ.

– Тогда Петер идеально подойдет на эту роль, – грустно ответила коллега. – Идеально.

Мира хотела ей ответить, но плач слишком уж близко подступил к горлу. Она надеялась, что Фрак придумает, как спасти «Хед-Хоккей», что он найдет достаточно союзников, остановит местную газету и сможет скрыть то, что сделал Петер. Хотя бы скрыть – ибо закопать это даже ей не под силу.

На площадке тренировалась детская команда. Вахтер пошел поменять лампочки и проверить окна и запасные выходы перед матчем подростков, Петер тоже встал. Когда он был спортивным директором, он всегда гордился, что знает все не только про команду, но и про ледовый дворец: что требует проверки и смазки, что нужно поменять или починить. В маленьком хоккейном клубе у всех как минимум три профессии.

– Черт… – Петер расстегнул куртку и сломал молнию.

– Куртка села или живот отрос? – ухмыльнулся вахтер.

– И то и другое, – признался Петер.

– У меня в подсобке плоскогубцы есть. Я починю. Нельзя же так ходить, малыш, – пробурчал вахтер, потому что Петер останется для него малышом даже в восемьдесят лет.

У подсобки стоял Амат с коньками в руке. Увидев Петера, он готов был провалиться на месте от неловкости и так разнервничался, что выронил один конек.

– Поточить? – спросил вахтер с особым недовольством в голосе, которое было припасено у него для самых любимых игроков.

– Только если… если у вас есть время… Мне не… – выговорил Амат. Он столько всего хотел сказать, когда на днях шел к дому Петера, но поскольку так ничего и не сказал, слова как будто вросли в него изнутри.

– Сперва куртку починю, – ответил вахтер.

Но Петер нагнулся, поднял конек и сказал:

– Давай я поточу, Амат. Пойдем со мной, скажешь, как тебе поточить.

И вот трое мужчин, представители трех поколений, стояли у скрежещущего и гудящего станка и тихо спорили о глубине желоба. Вахтер говорил, что желоб должен быть меньше: Амат, похоже, набрал килограммов десять – а Петер, подмигнув Амату, сказал:

– Он только строит из себя умника – он даже не знает, как поменять настройки, он уже лет сто точит все коньки одинаково.

– Для твоих коньков и горсти щебня хватило бы, ты все равно за весь матч и пяти метров не проезжал… – ответил вахтер и пошел искать плоскогубцы получше.

Петер и Амат остались стоять у станка, и Петер, перекрикивая скрежет, спросил:

– Останешься посмотреть матч? Тебе ведь и самому, считай, еще вчера было тринадцать. Знаю, конечно, что это было давно, но иногда кажется, будто…

Амат не сводил глаз с коньков.

– Да. Иногда мне тоже так кажется.

Петер провел пальцем по лезвию.

– Поэтому все и любят смотреть, как играют дети. В этом возрасте кажется, что все еще впереди.

Голос Амата дрогнул, когда он ответил:

– Зря я не послушал вас тогда, весной.

Петер мягко покачал головой:

– Да нет, ты был прав. Ты теперь взрослый человек. Я не имел права учить тебя, как жить…

– Если бы я вас послушал, то, может быть, уже играл бы в НХЛ, – проговорил Амат.

Тогда Петер повернулся и пристально посмотрел на него:

– Когда-нибудь ты обязательно будешь играть в НХЛ. Но не благодаря мне или кому-то еще, а потому, что ты – потрясающий игрок.

Петер протянул ему коньки. Амат взял их и проговорил, глядя в пол:

– Если бы не вы, я бы им не стал.

– Прекрати, у тебя талант от бога, ты… – запротестовал Петер, но Амат тихо и уверенно перебил его:

– Таланта недостаточно. В моем случае недостаточно. Нужен кто-то, кто в тебя поверит. И я не один такой… Вы сделали то же самое для Беньи и Бубу, а теперь вот делаете для Александра… мы вам никто, но всегда чувствовали себя вашими детьми. Вы всегда верили в нас больше, чем мы верили в себя.

Вахтер вернулся. Хлопнула дверь. Станок продолжал скрежетать. Амат смущенно кивнул, пробормотал «спасибо» и вышел. Петер остался стоять, боясь надеть куртку – на груди она теперь уже никогда не сойдется. Вахтер сердито посмотрел на него и пробурчал:

– Ну что ты встал как истукан? Тут коньков еще двадцать пар…

И Петер на несколько часов застрял в подсобке. Давно он не чувствовал себя таким нужным.

Когда Амат вышел из подсобки, ледовый дворец уже наполнялся людьми. От давки ему стало не по себе, поэтому смотреть матч он не остался. На парковке он увидел Зазубами, с сумкой на плече, такого же напуганного толпой, судя по затравленному лицу. Снова пошел снег.

– Зазубами! Пошли куда-нибудь, погоняем шайбу? Может, озеро замерзло? – крикнул Амат, и Зазубами, конечно же, кивнул.

Маттео стоял чуть поодаль среди деревьев и смотрел, как они удаляются.

83

Провокации

Был четверг, и дом в Хеде сотрясали суматоха и беготня по скрипучей лестнице. Тед укладывал сумку – сегодня он играл против команды тринадцатилетних подростков из Бьорнстада. Тобиас был все еще отстранен, поэтому он в кои-то веки мог пойти на матч и посмотреть, как играет Тед, – вот уже несколько лет их матчи почти всегда совпадали. Тесс пошла отвести Тюре к соседям. Тюре, конечно, рассердился не на шутку, но хотя никто еще не знал, что произойдет, инстинкт подсказывал Йонни, что сегодня брать с собой младшего не стоит. И Йонни, и Ханна, как могли, старались не показывать своих чувств, что выходило у них с переменным успехом. Трагедия на фабрике стала тяжелым потрясением