Нефть! - Эптон Синклер

— Это не "красные" привели тебя в такое настроение? Те, у которых ты был? — спросила она.

— Да, дорогая, но не будем об этом говорить. Все равно для наших с тобой отношений это не составит никакой разницы. Давай говорить о чем-нибудь другом.

— Нет, это составит громадную, колоссальную разницу, — отвечала Ви, и голос ее прозвучал как какое-то мрачное зловещее предсказание.

В Париже м-ра Росса ждало несколько длинных писем от Верна. Правительство дало ход делу о возвращении Морскому ведомству его нефтяных участков, и на Сеннисайдском поле все работы были прекращены. Но особенно беспокоиться и волноваться им по этому поводу было нечего: их организация начнет работать на различных заграничных концессиях, а что касается денег, то того, что они будут получать теперь с участка в Парадизе, им не прожить, если они будут жить несколько столетий.

Как это ни странно, эти новости очень мало взволновали м-ра Росса. Его интересовали другие вещи: его друг м-с Оливье нашла нового медиума, еще более знаменитого, чем все остальные. Эта была простая крестьянка с желтыми зубами, страдавшая падучей. Из глубин мирового сознания она вызвала дух деда м-ра Росса, который переехал когда-то весь материк в крытом возке и погиб в Могавской пустыне. А одновременно вызвала еще дух одного начальника индейцев, того самого, которого старый пионер убил во время своего путешествия по пустыне. Необыкновенно интересный сеанс! Такое сильное впечатление произвел на м-ра Росса рассказ его деда об этих первобытных войнах между красными и белыми.

Берти это приводило в полное неистовство. С отцом она много говорить об этом не решалась, так как он был все еще "хозяин" и мог предложить ей замолчать или уйти. Поэтому она набросилась на Бэнни, всячески укоряя его за то, что он ничего не предпринимал для того, чтобы спасти отца от этого вампира… Слушая эти слова, Бэнни не мог не рассмеяться, — так далека была м-с Оливье от типа женщины-вампира: толстая пожилая леди, добродушная и сентиментальная, с мягким, ласковым голосом. Было так забавно, как она ворковала духу свирепого предводителя индейцев: "Ну как, Красный Волк, будете вы милы сегодня с нами, да? Мы так, так рады опять вас услышать! Здесь сегодня правнук капитана Росса, и он тоже будет рад с вами поговорить и услышать от вас что-нибудь о том счастливом мире, откуда вы к нам приходите".

Бэнни ездил с Ви осматривать Париж — город, который выставлял напоказ всему миру моральный крах капиталистического империализма. В театрах этого "центра культуры" вы могли видеть на сценах группы совершенно голых женщин, тела которых были раскрашены во все цвета радуги, причем это раскрашивание имело такое вредное влияние на кожу и на самый организм, что было несколько случаев тяжелых отравлений, кончавшихся смертно. Во время пребывания Бэнни в Париже артисты всех родов искусства вломились как-то в амбицию за то, что администрация подземной железной дороги воспротивилась одной неприемлемой формы рекламы: для того чтобы выразить свой гнев на строгость цензуры, несколько сотен мужчин и женщин явились на рассвете, после ночной оргии, на перрон метрополитена совершенно голыми и требовали, чтобы их пустили в таком виде в вагоны… Все эти "творцы красоты" и "наставники будущего" имеют обыкновение раз в год устраивать бал, известный под именем бала "Четырех искусств", и Ви как приезжая артистка получила приглашение. И то, что происходило на этом балу, по своей непристойности совсем не поддается описанию!

Время, остававшееся у него от подобного рода развлечений, Бэнни употреблял на приведение в порядок собранного им материала, который должен был составить содержание передовой статьи следующего номера "Юного студента". В ней он, на основании достоверных фактов, выражал горячий протест против румынского белого террора. В один прекрасный день он, уходя из отеля, оставил уже почти совсем законченную рукопись на своем письменном столе, а когда вернулся — ее там не нашел. Рукопись исчезла, и все его опросы отельной прислуги ничего не выяснили. Два дня спустя к нему явилась Берти в одном из своих "буйных" настроений духа. Ей было известно содержание рукописи, и она была в ужасе от того, что брат был к ним так безжалостен и из-за своих глупых фантазий губил их карьеру.

— Элдон подослал ко мне своих сыщиков? — воскликнул Бэнни и уже готов был выйти из себя, но Берти поспешила заявить, что Элдон тут ни при чем, что это дело рук французской тайной полиции. Неужели же Бэнни мог думать, что французское правительство зорко не следило за большевистской пропагандой? Неужели они позволят Бэнни устроить в их стране центр заговора, цель которого нарушить спокойствие Европы?

Бэнни спросил сестру — неужели они были так глупы, чтобы вообразить, что могут ему запретить написать домой о том, что он узнал в Вене? Он, конечно, напишет вторую статью и всегда найдет способ доставить ее в Америку, как бы усердно ни следили за ним все шпионы Парижа. Услыхав это, Берти не выдержала и расплакалась. Хуже всего было то, что он писал все это именно о Румынии. Она, Берти, только что нажала все пружины для того, чтобы Элдон получил важный дипломатический пост, действуя для этого при помощи двух соединенных влияний — Вернона в Вашингтоне и принца Мареску в Бухаресте, и Бэнни своей возмутительной статьей погубит весь его план… Больше того — Бэнни погубит и свое собственное счастье. Неужели же он был так слеп, что не видел, что Мареску был влюблен в Ви? И неужели же он намеревался ему ее отдать? Французское правительство, которое вооружало Румынию для войны с Россией, разумеется, не замедлит известить обо всем этом принца, и что будет, если он вернется в Париж и вызовет Бэнни на дуэль? Но такая перспектива заставила ее брата только рассмеяться.

— Мы будем с ним драться на ракетках, которыми играют в теннис, — сказал он.

События дошли до высшей точки своего развития. Бэнни подали письмо с парижским штемпелем, но адрес был написан знакомым почерком, заставившим ускоренно забиться его сердце. Поспешно разорвав конверт, он прочел: "Дорогой друг, я приехал сюда на несколько дней. Может быть, придешь со мной повидаться? Твой старый друг Поль Аткинс".

Бэнни было теперь двадцать четыре года, но в эту минуту он снова почувствовал себя тем тринадцатилетним мальчиком, который, оставив своего отца одного во дворе м-с Гроарти, сам побежал по дороге с криком: "Поль! Поль! Где ты? Пожалуйста не оставляй меня!" Так же вот и теперь он оставил Ви, с которой уговорился ехать кататься, и, попросив сестру пригласить ее на это время к себе и сказав, что едет по неотложному делу своего отца, сел в автомобиль и помчался в тот скромный отель, где остановился Поль.

Поль еще больше похудел. Он был прямо страшен, но его строгое лицо сияло каким-то внутренним светом. Он снова жил в стране, которой правили рабочие, но на этот раз жил не в качестве раба, живущего на жалованье, не в качестве штрейкбрехера в военном мундире, а как свободный человек, один из хозяев будущего. А потому, сидя теперь в этой маленькой, жалкой комнате, Бэнни видел перед собой фанатика апостола. Поль со своими резкими чертами лица, со своими привыкшими к тяжелой работе членами — являлся олицетворением воинствующего рабочего класса.

Как и его фанатик брат, он рассказывал о виденных им чудесах, но чудеса, о которых он рассказывал, были не вымышленными. Прежде всего он рассказывал о моральном чуде — о том, как стомиллионный народ провозгласил свое собственное владычество и падение всех тех, кто его эксплуатировал, — всех паразитов. Одновременно этот стомиллионный народ совершал также и физическое чудо: владея одной шестой частью всего земного шара, он строил новую цивилизацию — образец будущего. Народ этот был, конечно, беден, он взял страну совсем разоренной. Но что значит поесть впроголодь несколько лет — по сравнению с пережитыми им в течение многих столетий страданиями?

Поль подробно описал Бэнни Москву. Что его прежде всего там поразило, это движение молодежи. Молодое поколение обучалось здравому, ясному взгляду на вещи, сознательному отношению к явлениям природы, ко всем фактам физической жизни. Поль наблюдал представителей этого молодого поколения, всех этих молодых рабочих и во время их школьных уроков, и во время занятий атлетикой, и на улицах, когда они маршировали, пели, слушали речи; он сам пробовал с ними немножко говорить (он не забыл уроков, которые он брал в Сибири), и теперь его главным желанием было рассказать молодым американским рабочим об их товарищах, молодых рабочих России.

Потом Поль рассказал Бэнни о тех собраниях, которые он посещал, и между прочим — об интернациональных собраниях, на которых разрабатывались планы действий политических партий всех стран.

Но против этого Бэнни не мог, конечно, не протестовать. Неужели Поль серьезно думал, что была какая-нибудь возможность определить курс той или другой американской политической партии не в самой Америке, но где-нибудь за границей, в чужой стране?