Нефть! - Эптон Синклер

Глава девятнадцатая

НАКАЗАНИЕ

На всех уликах Парижа красовались афиши:

"Новая картина знаменитого Шмольского с участием звезды американского кино — Ви Трэсси: "Золотое ложе"!"

Во всех газетах говорилось об этом событии — Шмольский умел вести дело широко. Сама "звезда" приезжала из Калифорнии в Париж, чтобы присутствовать на первом представлении картины. Бэнни отправился за ней в Гавр, и радостна была их встреча после такой долгой разлуки. Все старые недоразумения были забыты. Наступил их второй медовый месяц.

Все происходило согласно расписанию, напечатанному в газетах, и "премьера" в Париже почти ничем не отличалась от "премьеры" в Калифорнии. Вся разница заключалась только в том, что парижская толпа была еще более экспансивна, еще более наэлектризована. Объяснялось это отчасти еще тем, что артист, изображавший героя, был не простым смертным, но настоящим румынским принцем, посетившим Южную Калифорнию и, по настоятельной просьбе Шмольского, согласившимся превратиться на один вечер в одну из звезд кино. Он тоже был теперь в Париже, заехав сюда на обратном пути своем на родину. Весь путь из Америки в Европу он проделал в обществе Ви, которая не замедлила познакомить его с Бэнни. Румынский принц был высокий, худощавый молодой человек, не очень красивый, но привыкший обращать на себя внимание толпы. Он со всеми был всегда очень любезен, но в этой любезности было что-то натянутое и неестественное. Его губы всегда насмешливо улыбались, и он ко всему старался относиться шутливо и сделался серьезен только тогда, когда услышал от Бэнни, что он симпатизирует "красным", этим подлым негодяям и убийцам. После этого он избегал бывать с "нефтяным принцем" и предпочитал общество его сестры.

Когда все торжества, связанные с премьерой "Золотое ложе", закончились, м-р Росс приобрел роскошный автомобиль грандиозных размеров, и они отправились в Берлин. Бэнни правил, рядом с ним сидела Ви, а м-р Росс с секретарем помещались на главных местах. С ними был также и настоящий шофер — на случай каких-нибудь непредвиденных остановок. Это путешествие было точной копией с их автомобильной поездки из Энджел-Сити в Нью-Йорк. Безукоризненные дороги, красивые ландшафты, смиренного вида крестьяне, снимавшие при встрече с ними шапки и смотревшие на них с выражением почтения в глазах, отельные слуги, бросавшиеся со всех ног к ним навстречу, — все это было им так знакомо. Вся Европа должна американцам деньги, и вот как она им за это платит!

Из Берлина они поехали в Вену. Теперь это был жалкий город, с трудом окупавший рекламы, но свое прежнее обаяние ему все еще до известной степени удалось сохранить, и с его прессой считались. И успех Ви если и был здесь менее шумным, зато более ценным. Теперь Ви начинало все это немного надоедать. Звезда кино "выжала" из жизни все, что могла. Ее турне по обоим континентам было уже закончено. Она больше не представляла собой интересной "новинки", и никаких новых эмоций в этом роде она ждать уже не могла. Впереди все было то же самое, ничего нового, ничего… И в первый раз она почувствовала себя усталой от жизни.

Один только м-р Росс обладал даром вечной юности духа. Он, как ребенок, радовался каждой новой "премьере", точно он ни одной подобной раньше не видел. Он едва не поехал даже в Бухарест, где ее величество королева должна была в честь принца Мареску присутствовать на первом представлении. Но его удержала в Вене другая приманка — духи. Его друг м-с Оливье дала ему письмо к одному изумительному медиуму, и не побывать на его сеансах было, разумеется, невозможно.

Было только одно облачко на ясном горизонте их второго медового месяца, но его Бэнни глубоко затаил в своей душе. Как в Берлине, так и в Вене издавались газеты "красной" молодежи, и он счел своим долгом побывать в их издательствах и пригласить их издателей и редакторов с собой завтракать, чтобы потом послать Рашель материал для ее газеты. В Вене существовала одна газета на английском языке, преданная делу защиты политических преступников. Это была коммунистическая газета, но так ловко замаскированная, что Бэнни в этом не разобрался, и во всяком случае ему очень хотелось познакомиться с ее издателями. Он ведь все еще старался понять обе стороны и найти в них какие-нибудь точки соприкосновения даже здесь, в Европе, где социалисты и коммунисты в течение долгого времени были в открытой вражде.

В этом убогом издательстве, помещавшемся в рабочем квартале города, Бэнни натолкнулся на ужасное зрелище. Ему показали человеческое существо, которое сравнительно недавно было еще здоровым, бодрым юношей, а теперь это был форменный скелет, обтянутый зеленовато-желтой кожей. У него было только одно ухо; он не мог говорить, так как язык его был отрезан; зубов во рту не было, ногтей на пальцах тоже не было; а когда один из служащих в издательстве поднял его рубашку, то Бэнни увидел, что все его тело было в глубоких кровавых рубцах.

Это был бежавший из румынской тюрьмы заключенный, и все раны и язвы он получил в наказание за то, что отказался выдать своих товарищей представителям белого террора. В конторе издательства было много писем и фотографий, свидетельствовавших о подобных же фактах, так как все это проделывалось в Румынии с тысячами женщин и мужчин. Страна находилась в руках шайки негодяев, которые грабили все, что только могли, и продавали направо и налево все ее природные богатства. На самое большое из нефтяных полей Румынии был недавно заключен договор с одним из американских синдикатов. Может быть, "товарищ Росс" об этом слышал? "Товарищ Росс" ответил, что да, он слышал. Он только не прибавил, что его отец был одним из членов этого синдиката.

Этот несчастный — жертва белого террора — был родом из Бессарабии, русской провинции, отнятой у России на основании нового принципа самоопределения народов. Она была населена русскими крестьянами, и вполне естественная борьба этих людей за свою свободу была встречена румынским правительством избиением и страшными пытками не только самих восставших крестьян, но и каждого, кто только выражал им какое бы то ни было сочувствие. И это не было каким-нибудь спорадическим явлением — это происходило на всех русских окраинах, на всем протяжении от Балтийского до Черного моря. Все эти области, населенные русскими крестьянами, были взяты у красных и переданы белым. И вам ясно, что получилось? В областях, лежащих на запад от этой границы, у крестьян были земли и правительство; они были свободными людьми и создавали новую рабочую цивилизацию. По другую же сторону этой границы крестьяне продолжали быть рабами землевладельцев; у них отнимали все плоды их трудов и при малейшем их ропоте — били и убивали. Невозможно было, конечно, препятствовать крестьянам переходить из одной области в другую, и контраст между этими двумя цивилизациями был так ярок, что это мог бы понять каждый ребенок. И в силу этого классовая борьба все не прекращалась, выливаясь в форму безобразнейшей гражданской войны, о которой ни словом не разрешалось заикаться за пределами страны.

Предоставленная самой себе, вся эта землевладельческая аристократия не просуществовала бы и одного года. Но за ней стоял мировой капитал. Она получала все свое оружие, которым производила свои убийства, или же деньги на покупку этого оружия — от Америки, от представителей крупной американской промышленности. Да, это Америка поддерживала весь этот белый террор с целью получить проценты с отданных ею взаймы сумм и иметь таким образом возможность явиться в эту страну и скупить все решительно: железные дороги, рудники, нефтяные поля, даже усадьбы и земли. Не возьмет ли на себя "товарищ Росс" объяснить американскому народу, на какое кровавое дело шли их американские деньги?

На совести Бэнни, когда он вышел из издательства, было тревожно. Скажет он все это или нет? И кому первому? Может быть — ей, своей Ви, любимице публики? Но что ей сказать? Что ее молодой принц Мареску, от которого она была в таком восхищении, был сыном одного из самых кровавых негодяев, правящих страной?

В течение всего обратного пути из Вены в Швейцарию, проезжая через эти полные величия снежные горы, Бэнни чувствовал себя далеко не таким счастливым, каким ему полагалось быть. Он часто подолгу сидел в глубокой задумчивости и на вопросы Ви отвечал очень уклончиво. Но как все женщины, когда дело касается любви, Ви умела быть очень хитрой и догадливой.

— Это не "красные" привели тебя в такое настроение? Те, у которых ты был? — спросила она.

— Да, дорогая, но не будем об этом говорить. Все равно для наших с тобой отношений это не составит никакой разницы. Давай говорить о чем-нибудь другом.

— Нет, это составит громадную, колоссальную разницу, — отвечала Ви, и голос ее прозвучал как какое-то мрачное зловещее предсказание.