Дневник писательницы - Вирджиния Вулф

Никого не видела; ничего не делала. На меня напали все беды сразу, но, слава богу, скоро отстали. Я пришла в себя, набрала шесть фунтов; и мы отправились взглянуть на деревенский дом. Тед Хантер собирается построить коттедж в саду; насколько я знаю, он — партнер Хэйнса. Я слышу через стену, как миссис [Е] спрашивает [Е], не смешать ли ему коктейль. Но хуже всего то, что здесь становится все красивее и красивее. Мы обложили клумбы кирпичами. В саду у нас беседка. Скажите Ральфу, что здесь растут все известные цветы. На завтрак нам подают свой горошек. Я записалась в библиотеку в Льюисе, и она меня вполне устраивает. И даже тут преобладает Литтон Стрэчи. Я хочу честно заработать свои деньги; имейте в виду, когда я напишу о старой миссис Гилберт, это само по себе уляжется в две полуколонки, тире, восклицательный знак, точка. Узнаете свой стиль?

Я не была в Чарльстоне; но Л. был там. Мэри, Спротт, Дункан, Клайв, Мэйнард (очень разговорчивый), Несса, отказывающаяся, как все женщины из семьи Стивенов, лежать и пить молоко или отправляться спать раньше двух часов ночи; Клайв пишет статью о ком-то безвестном, чего нельзя сделать, не проконсультировавшись с Вирджинией. Вирджиния несколько раздражается; говорит, что она не безвестна; Дункан хочет приехать — сломался велосипед; лошадь мистера Боттена падает замертво из-за сужения кишок — но это уже родмеллские новости, и думать я могу только о них… «The Literary Supplement», кстати, сообщает, что Прюетт настоящий поэт, возможно, даже великий.

Приезжайте же, но дайте знать заранее, и мы не пустим [L.] и [Е].

Ваша В.В.

Я читаю роман Моргана: ««Je suis vaincue»[396], — и она разрыдалась у него на груди. Оба были почти без сил, измученные переполнявшими их страстями, и едва не падали замертво на холодные серые камни, и там… в сумерках они прислонились к надежной стене Дома Бога, Бога Любви и Жизни».

35. Ричмонд

[1 февраля 1922 года]

Доктор сказал, что мне необходимо письмо от великого мастера биографии. Оно быстро поставит меня на ноги. Так что немедленно откладывайте все в сторону — все еще Вольтера? — и пишите длинное-предлинное письмо.

У нас никаких новостей, кроме тех, что приносит Ральф, — очень смешных и радостных, должна заметить. Это относится и к Мэйнарду. Еще одна новость — то, что вы жулик, — так же радует. Я давно это подозревала.

Не можете ли вы дать мне на время верстку вашей новой книги?

И тогда мне будет что почитать. Несмотря на все ваши грехи — что это значит, если мне нравится вас читать?

В.В.

36. 8-е? 9-е? [11]февраля [1922 года]

Ричмонд

Ваши письма — единственное светлое пятно, так что, пожалуйста, пишите. Моя летаргия примерно как у аллигатора в зоопарке. У аллигатора тоже нет ясного представления о Расине. А. Б. У[397] в «Tinies» чуть не уморил меня, заявив, будто «Дон Жуан» Мольера скучное пустословие. Такого нарочно не придумаешь, так что надо запомнить. Потом еще эта ослиха, Элис Мейнелл, сказала, что Джейн Остин устарела, Патмор — тоже, что Мильтон, а Тристрама Шенди надо читать в издании профессора Морли, из которого удалена каждая десятая страница. Жаль, от Мейнелл ничего не останется, а то я бы ее сама порезала. Аллигаторы не терпят современных авторов — и я люблю Пикока. Вы не представляете, как он хорош — «Замок Кротчет» — наверняка ничего не останется, кроме совершенства письма. А вы читаете мисс Синклер! И я, наверное, прочитаю. Получше Литтона Стрэчи.

Знаете, если вы приедете, то мне будет о чем мечтать. […] Так как вдалеке маячит Роджер, то заранее назначьте день.

Пишу я плохо не только из-за больного сердца: меня перевели на авторучку. А вы сами попробуйте-ка заставить её работать.

(Q.) абсолютно подходит для моего пруда. Я живу среди арума кукушечного, спаривания в прохладной воде, пены, спермы, семени. Она все равно не сможет шокировать меня в той же степени, как [D.].

Ваша

В.

37. Родмелл

24 августа 1922 года

Да, с 8-го до 11-го (почему не подольше?) нас абсолютно устроит — будем считать, что мы договорились.

Вот уж не думала, что Сидни Уотерлоу может считаться новостью. Он был тут; он нашел Бога — всего лишь мистера Салливана: он купался; место было мелкое; говорит, Кэтрин Мэнсфилд совсем оправилась и сейчас у Бреттов. […]

Итак, мы ели мороженое в Брайтоне, не ежьтесь, нам не было холодно — сегодня рано пили чай, потом гуляли по полям […] Рекордный урожай гороха; был зеленый горошек на обед; а после обеда мы разожгли нашу Черепаху-печь, которая, уверяю вас, сжигает книги целиком — они вполне заменяют уголь, даже намного лучше горят. Вы знали об этом?

Ваша В.В.

Привет К[аррингтон], которой я сейчас напишу чернилами, оставшимися после того, как я закончила статью для «Criterion», которую (я слишком часто употребляю «которая») «С.» отвергнет. Увы, увы, собираются тучи.

38. Ричмонд

9 [10?] октября 1922 года

Мне куда как легче дышится после того, как я получила ваше письмо, хотя думаю, ваши похвалы[398] преувеличенные, — не верю, что вам до такой степени понравилась книга, лишенная многих достоинств; однако мне доставляет большое удовольствие мечтать, будто так оно и есть. Естественно, вы безошибочно ткнули пальцем куда надо — в мою романтичность. Где я подхватила ее? Уж точно не от отца, скорее от моих бабушек. Однако частично она идет от попытки порвать со стопроцентной репрезентативностью. Вот и улетаешь в небеса. В следующий раз буду крепче держаться за факты. Мне хочется узнать ваше мнение о миллионе вещей… Вздохнула-то я с облегчением оттого, что вы не отругали меня, потому что никакая другая похвала не доставляет мне столько радости, сколько ваша.

Ланч в четверг.

Ваша любящая

Вирджиния.

39. Лондон

21 марта 1924 года

Милый Литтон!

Я очень расстроилась, узнав, что вы никак не избавитесь от разных болячек, — как раз когда я улучила момент, чтобы почитать «Книги и персонажи»[399]. Почему меня всегда тянет к вашим работам, когда электрики в холле, газовики в подвале, а телефон звонит мрачным голосом Тома[400]? Очень странно, но в мгновения кризиса я всегда обращаюсь к вам, поэтому прошу вас — снабдите меня побыстрее еще одной книгой. Я открыла на странице 173 и сказала себе: ой, я знаю это наизусть. Так будет скоро со всеми страницами: и это не преувеличение; и, смею вас уверить, даже не лесть; это ваша особенность как автора. Другая — производить на свет [X.’s]. Однако смешение неаппетитно для меня, тем более с похвалами Клайва и Десмонда, которые выпили слишком много шампанского, чтобы я поверила им. Но ведь и Байрон кажется мне безвкусным и мелодраматичным. И Клер, и Трилони, и так далее, и так далее — я представляю их себе, как в пещере, на какой-нибудь придворной выставке в Эрл-Корт — в гроте, украшенном кривыми зеркалами и устричными раковинами. Даже не пытайтесь расшифровать эту метафору. Я оглушена и разбита переездом и только из любви к вам заставляю себя соединять слова. Скажите одно слово, и я сойду вниз и буду мило беседовать о — скажем, вы слышали, как я на днях наскочила на [Z.] на обеде, устроенном «Nation»? Это он наскочил на меня. У него круглые и маслянистые глаза. Он сказал, что писать надо, подчиняясь инстинктам. А я сказала, что писать надо, подчиняясь разуму. Он сказал, что Блумсбери был клубком утонченных чувств. Я сказала, приходите и поглядите на меня там. Он сказал, нет. Я сказала, очень хорошо. Он сказал, вы мне нравитесь. Я сказала, тогда приходите и поглядите на меня. Он сказал, нет. Тогда я вскочила и бросилась вон, повторяя, конечно, десять тысяч раз «нет». Он барахтался в говне, и от него отвратительно воняло.