Это смертное тело - Элизабет Джордж

Можно только вообразить, как трудно досталось Кэмерону его решение. Не зря его прозвали Максимум Тони: он всегда выступал за максимальный срок для преступников. Но никогда еще ему не приходилось судить преступников десяти и одиннадцати лет, и он понимал, что это ужасное злодеяние совершили всего лишь дети. Он должен был вынести справедливый приговор, в котором сочетались бы и возмездие, и устрашение. Кэмерон рекомендовал посадить преступников на восемь лет, что в глазах общественности выглядело как оправдание. Был совершен ряд неслыханных прежде судебных маневров. Главный судья целую неделю изучал это дело и увеличил срок наказания до десяти лет, но Дрессеры за полгода собрали пятьсот тысяч подписей под петицией, требовавшей от суда посадить убийц пожизненно.

Эта история не затихала. Таблоиды постоянно писали о родителях Джона Дрессера, о самом Джоне и сделали это дело знаменитым. В газетах писали об убийцах, печатали их фотографии и рассказывали о жутких подробностях преступления. Страшный способ убийства стал главной причиной, по которой люди требовали для преступников высшей меры наказания. К делу подключился министр внутренних дел, и он еще раз увеличил срок нахождения под стражей до невероятных двадцати лет. «Необходимо убедить общественность в том, что ее доверие к судебной системе небезосновательно. Пусть все увидят, что преступление будет наказано, и неважно, сколько лет преступникам». Это решение не менялось, пока дело не рассмотрел Европейский суд в Люксембурге. Там адвокаты мальчиков успешно доказали, что права их подопечных нарушены политиком, пошедшим на поводу общественного мнения.

Когда срок заключения мальчиков был снова снижен до десяти лет, в драку ввязались таблоиды. Те из них, кто ненавидел саму идею Европейского союза и считал его источником всех зол в стране, заявили, что решение Люксембурга является вмешательством во внутренние дела британского общества. «Чего еще ожидать? — спрашивали они. — Может, Люксембург заставит нас перейти на евро? Может, заявят, что нам пора и монархию отменить?» Те же, кто поддерживал Союз, считали разумным вообще не комментировать это решение. Ибо любое соглашение с Люксембургом представляло опасность: получалось, что и они согласны с тем, что несчастный десяток лет — достаточный срок наказания за мучения и смерть невинного ребенка.

Никто не мог позавидовать чиновникам, избираемым или нет, ведь им нужно было решить судьбу Майкла Спарго, Регги Арнольда и Йена Баркера. Природа преступления доказывала, что три мальчика и сами были несчастными социальными жертвами. Не вызывало сомнения, что их семейные обстоятельства отвратительны, но вряд ли кто станет спорить с тем, что и другие дети растут в таких же условиях, а может, и хуже, однако малышей из-за этого они не убивают.

Возможно, если бы в тот день дети были каждый сам по себе, они не совершили бы ничего подобного. Возможно, в тот день на них повлияло стечение обстоятельств, в результате которых они похитили и убили Джона Дрессера.

Мы, как просвещенное общество, должны признать, что в какой-то момент с Майклом Спарго, Регги Арнольдом и Йеном Баркером произошло что-то не то, и мы, как просвещенное общество, должны были вмешаться задолго до того, как произошло это преступление, или, по крайней мере, должны были оказать мальчикам терапевтическую помощь после того, как детей забрали из дома и держали в заключении до суда. Разве можно не сказать, что, не вмешавшись и не оказав помощь, общество бросило на произвол Майкла Спарго, Регги Арнольда и Йена Баркера и не защитило маленького Джона Дрессера от их нападения?

Нет ничего проще, чем назвать мальчиков порочными, но даже когда мы говорим это, нам необходимо помнить, что во время совершения преступления они были детьми. И мы должны спросить: с какой целью мы выставили этих детей на всеобщее обозрение в зале суда, а не оказали им помощь, в которой они нуждались?

Глава 31

— Я в вас не влюблена, — призналась она после. — Просто так получилось.

— Конечно. Я все понимаю, — ответил он.

— Никто не должен об этом узнать, — сказала она.

— Думаю, это самый очевидный момент, — ответил он.

— Почему? Разве есть другие?

— Что?

— Другие очевидные моменты, кроме того, что я — женщина, а вы — мужчина и такие вещи иногда случаются.

Конечно, были и другие моменты, подумал он. Кроме чисто животного инстинкта надо было принять во внимание его мотивацию. Как, впрочем, и ее. Есть то, что происходит в данный момент, то, что произойдет в следующий, и то, что мы делаем, когда из-под ног уходит земля.

— Сожаление, быть может, — сказал он.

— А вы сожалеете? Потому что я не сожалею. Как я только что сказала, такие вещи случаются. Вы не можете сказать, что у вас такого не было. Я в это не поверю.

Он был не таким, каким она его, судя по всему, представляла, однако спорить Линли не стал. Он спустил ноги с кровати, уселся и задумался над ее вопросом. Ответ был «и да, и нет», однако он промолчал.

Линли почувствовал ее руку у себя на спине. Она была прохладной, и голос Изабеллы изменился, когда она назвала его по имени. Он уже не звучал профессионально, ее голос был… материнским? О господи, нет! Она не принадлежала к женщинам материнского склада.

— Томас, если мы станем любовниками…

— Я не могу прямо сейчас, — был его ответ.

Не то чтобы он не мог представить себя любовником Изабеллы Ардери, это он слишком хорошо мог вообразить, однако это его пугало.

— Мне нужно уйти, — сказал он.

— Мы поговорим потом, — ответила Изабелла.

Домой он вернулся поздно и почти не спал. Утром его разбудила звонком Барбара Хейверс, и этого разговора он предпочел бы избежать. Как только Линли пришел в себя, он тотчас принялся за разработку Фрейзера Чаплина и его алиби.

Офис «Дрэгонфлай тоник» помещался в конюшнях за Бромптонской молельней и церковью Святой Троицы. Он выходил на церковное кладбище, хотя от кладбища его отделяли стена, живая ограда и дорожка. Через дорогу от заведения стояли два припаркованных мотороллера «веспа», один ярко-оранжевый, а другой цвета фуксии, и на обоих мотороллерах была помещена реклама тоника, похожая на ту, что Линли видел на мотороллере Фрейзера Чаплина возле отеля «Дюк».

Линли припарковал «хили эллиот» напротив офиса. Он постоял немного, посмотрел на разложенные в витрине товары. Это были бутылки с напитками под странными названиями «Проснись, персик», «Лечись, лимон» и «Будь начеку, апельсин». Линли осмотрел все это и мрачно подумал, какой напиток выбрал бы он сам, если бы такой приготовили: «Прояви здравомыслие, земляника», — пришло ему на ум. Или: «Держись, грейпфрут». Наверное, выбрал бы эти два, решил Линли.

Он вошел. В здании было пусто. Кроме нескольких картонных коробок с логотипом «Дрэгонфлай» здесь стоял лишь стол, за которым сидела женщина средних лет. На ней был мужской костюм из индийской полосатой ткани. Выглядел он как мужской, потому что пиджак на ней болтался. Немудрено: такой размер был бы впору Черчиллю.

Женщина рассовывала по конвертам брошюры.

— Вам помочь? — спросила она, не прекращая своего занятия.

В ее голосе чувствовалось удивление. Похоже, посетители ее редко беспокоили.

Линли поинтересовался их методом рекламы, и женщина, заметившая его машину через окно, решила, что он хочет покрыть «хили эллиот» символами «Дрэгонфлай». Линли внутренне содрогнулся при мысли о таком надругательстве и чуть не воскликнул в гневе: «Да вы с ума сошли, мадам!» — но вместо этого изобразил заинтересованность. Женщина взяла со стола картонную папку и вынула из нее форму контракта. Она заговорила о расценках, зависящих от размера и количества рекламных слоганов, а также от километража транспортного средства. Женщина сказала, что самые большие деньги зарабатывают черные такси, за ними следуют мотоциклы, а потом мотороллеры, и поинтересовалась у Линли, много ли он ездит.

Настал момент признаться. Линли предъявил ей свое удостоверение и спросил, есть ли у нее сведения о людях, украсивших — он непринужденно произнес это слово — свои транспортные средства рекламой тоника «Дрэгонфлай». Женщина ответила, что такие сведения, конечно же, есть: как же иначе платить людям, гоняющим по Лондону и по его окрестностям с рекламой, украсившей их машины?

Линли надеялся, что контракта с Фрейзером Чаплином у них не окажется. Тогда можно было бы предположить, что «веспа», продемонстрированная ему возле отеля «Дюк», вовсе не принадлежала Чаплину и тот объявил ее своей собственностью в порыве вдохновения.

К несчастью, контракт с Фрейзером существовал. «Веспа» была его. Она была цвета лайма. К ней была приклеена реклама. Рекламу профессионально наклеили в «Шепердс-буш», потому что фирма «Дрэгонфлай тоник» делает все как надо. Реклама должна прочно держаться, а когда ее снимают, это значит, что контракт закончился, и тогда транспортное средство перекрашивают.