Окнами на Сретенку - Лора Беленкина

Урзула Бертольд оказалась общительной женщиной 53 лет, высокой, худощавой, спортивного типа, в коротких джинсах. Она рассказала мне о себе — родилась в Гамбурге, в семье среднего достатка, мать хотела, чтобы дети получили хорошее образование, но в отличие от своего брата Урзула окончила лишь классы, соответствующие низшему неполному среднему образованию, и пошла учиться на курсы чертежников. Окончив курсы, она, однако, почувствовала, что ее призвание — сельское хозяйство, и уехала в Швейцарию, где несколько лет работала помощницей в одном крестьянском хозяйстве: ходила за коровами, ухаживала за садом. Попутно она заинтересовалась виноградарством и ходила на курсы по этой специальности. Потом поняла, что любит детей от 6 до 12 лет, и поступила воспитательницей в сельский детский приют. Однако, будучи человеком принципиальным, она через два-три года рассорилась со старостой этого сельского округа (о чем потом жалела), и уехала из Швейцарии. Работала в Мюнхене, потом в Любеке у пожилых людей компаньонкой, садовником. В Любеке ее порекомендовали как прекрасную гувернантку к шестилетнему сыну Наталии Гутман. «Зашу» Кагана, отец которого, третий и любимый муж Наталии, Олег Каган, рано умерший от рака, был талантливым скрипачом, тоже обучали музыке. Он был добрым, но очень избалованным мальчиком. Ему и гувернантке сняли роскошную квартиру в Мюнхене, где они жили вот уже четыре года — мальчик учился в немецкой школе, был бесконечно предан фрау Бертольд, которую слушался с полуслова. По-видимому, у нее действительно был талант воспитателя.

Фрау Бертольд поинтересовалась, откуда я так хорошо знаю немецкий. Я сказала, что родилась в Берлине семьдесят один год тому назад. Она сказала, что теперь, когда стало легче везде ездить, я, наверное, часто бываю на родине. Мои слова, что я не была там шестьдесят три года, ее потрясли, но я напомнила ей, что для приезда нужно приглашение, а мои родные все давно уже умерли или неизвестны мне. После этого я все время переводила разговор на другие темы, но она продолжала глядеть на меня широко раскрытыми недоумевающими глазами и спрашивала снова и снова: «Неужели никого у вас нет в Берлине? А в Мюнхен вы не хотели бы приехать, я бы вас пригласила? Я все время стараюсь припомнить, нет ли у меня хоть кого-нибудь в Берлине…» Мне стало уже не по себе от такого ее участия, и я поспешила уйти. Она на прощание взяла мой телефон, и на следующий же день позвонила: «Приходите ко мне, мы с Зашей одни, фрау Гутман на гастролях. Посмотрите, какая у них квартира. Давайте еще поговорим». Отказываться было неудобно, я пошла, и мы опять долго говорили. Лейтмотивом все время было: «Неужели некому пригласить вас в Берлин?» Потом она проводила меня по Гоголевскому бульвару до метро, напоследок попросив оставить ей мои «анкетные данные». Это было в четверг, в субботу она летела с Зашей обратно в Мюнхен, а уже в следующий вторник в восемь часов утра раздался звонок: «Я вам выслала с фрау Гутман приглашение! Мне сказали, что вам не обязательно ехать в Мюнхен — можете в любой город. Остается только найти, у кого бы вы в Берлине могли остановиться». Через два дня приглашение было у меня, а еще через неделю она сообщила: фрау Гутман говорит, что я могу остановиться в Берлине у ее брата, Бориса Сапожникова, — вот его адрес и телефон…

Я все еще была ошарашена, меня будто тянули против моей воли столько новых, чужих и незнакомых людей. Но постепенно начала вертеться машина: получение русского заграничного паспорта (полтора месяца), потом получение анкеты и номера в посольстве ФРГ (запись в очередь в шесть утра, получение номера в четыре), потом ожидание, когда подойдет очередь номера (еще полтора месяца), затем, наконец, получение визы. Всю эту бюрократическую волынку я претерпела совершенно без рвения и энтузиазма, просто казалось — прислала же добрая женщина приглашение и обидится, если я не воспользуюсь им. Кроме того, у меня и денег не было на такую поездку. Знакомые больше меня загорелись идеей отправить меня в Германию. Таня дала 50 марок, ее дочь Аня — аж 100 марок, Ирина — 6 долларов, Люда — 8 марок, оставшихся после ее тура Нюрнберг — Париж, Боря обещал 200 долларов, но всего этого было мало, одна дорога туда и обратно стоила около 600 тыс. рублей. И я решила отнести в антикварный магазин красивую старинную шкатулку из наследства, оставшегося от дяди Эли и тети Любы. Она оказалась севрской, ручной работы; ее оценили в миллион рублей, но до того дня, как я получила в посольстве визу, она еще не была продана («красивая вещица, но — лето, не сезон»). Однако (еще один счастливый случай) в день получения визы ее и продали. Я стала миллионершей и тогда, наконец, вдохновилась. Купила билеты на поезд, и вот 20 июля в десять часов вечера (опоздали на два часа) я сошла на перроне вокзала Lichtenberg своего родного города.

Первые часы были окрашены мрачной краской и полны волнений. Надо было позвонить Сапожниковым и расспросить, как ехать к ним. С трудом я нашла единственный на вокзале (а кажется, и в городе) телефон-автомат, по которому можно было звонить монетами, а не специальными карточками. Разменяла у одной старушки марку, а сама все время волновалась: что если никто не снимет трубку? Или скажут, что ничего обо мне не слышали?

Но недовольный женский голос сказал: «Что же вы так поздно?» — и объяснил, как к ним ехать: на S-Bahn с двумя пересадками до Hermannstraße, оттуда пешком идти минут пять. Она сказала, где мне надо пересаживаться, но не сказала, в какую сторону ехать, и я долго путалась. Было уже одиннадцать часов, пассажиров было мало, а которые были, не знали, где Hermannstraße, — словом, когда я наконец добралась до места, было уже двенадцать часов. Сапожниковы, как я потом поняла, были неплохие люди, но, как говорится, им только меня не хватало. В квартире из двух больших комнат и просторной кухни жили Борис Сапожников (47 лет, с шести до часу работал на ипподроме тренером и конюхом, а с восемнадцати до двадцати трех — в ресторанчике тапером, образование у него было музыкальное), его жена Наташа (25 лет, очень страдающая от того, что ей никак не давали Arheitserlauhnis[76] и приходилось сидеть дома), их дочка Мира двух лет, очень музыкальная и страшная крикунда (весь день во всю глотку орала «ма-ня! ня-ня!»), пятнадцатилетний сын Борис от первого брака (проблемный юноша, двоечник, хулиган, страдающий клептоманией), два черных пуделя и кошка Маня. Кроме меня, в то время у них гостила Наташина мама из Москвы. Хороший бедламчик и без меня, но мне деваться было некуда. Я старалась в дальнейшем как можно меньше времени проводить у них — уходила рано утром, приходила вечером.