Том 8. Рваный барин - Иван Шмелев

Идет Преображенский солдат – глядит. Ни души народу – как вымерло! Озирается: ни души! И тишь такая, как в зимнем поле.

– С чего такое? – думает Преображенский солдат, – куда девалось?..

А город, как для парада, как перед праздником, – чистый-чистый. Выметено – ни скорлупки. Чистый снежок да камень.

А тишь!.. И вот, слышит – часы на той стороне бить стали, на соборе, что ли, – редко, ясно. Насчитал – одиннадцать.

– Двенадцатый час идет, к обеду скоро… – подумал Преображенский солдат. – Стало быть, все при деле. Стало быть, строго стало. Значит, закон сурьезный…

И стало солдату жутко: один только он мотается. А идти надо, как по службе!

Идет Преображенский солдат, смотрит – он! медный! Конь на дыбы взвился, лихо-властно сидит на коне медный!

Загляделся солдат на медного:

– Ух, чи-сто!

И все, как раньше: и полосатая будка рядом, и часовой под медным, мохнатый старик с ружьем. Стоит медведем, не шелохнется, в недвижных ботах-кеньгах, будто увяз в камне. И все – медвежье на нем, и все недвижно: медвежья шапка – ведром мохнатым, и тулуп-камень, и воротник медвежий – мохнатый камень; и рукава, тяжелыми мохрами к земле повисли, и полы в лохмах скорузло тяжко обвисли в кеньги, и патронташ на лямках, тяжелый, как заслонка, с орлом замерзлым. И седые усы в сосульках, и брови нависли над глазами, седые в инее, а над ними лохмы. А глаз строгий и вострый, – сторожит – сталь сталью.

Загляделся Преображенский солдат на медного! И слышит – из камня окрик, и стук железный:

– Честь!

Поднялся приклад и звякнул.

Вздрогнул Преображенский солдат, – как в грудь ударил. Вздрогнул точь-в-точь, словно давно когда-то, в первое время своей службы, как шел с разносной и засмотрелся на медного.

– Честь! – будто с ярого коня крикнул, медью живою крикнул.

Вытянулся Преображенский солдат и медному бравую честь отдал. И стало ему тут жутко: будто тот с тяжелого коня гневно смотрит.

Прибавил шагу солдат, а те в спину ему вонзились, в самую его душу смотрят. А ноги – бревна.

– Стерегут… – подумал. – Бессменно! И все те же… Идет, как бревна везет, а по спине мурашки.

А вот и Зимний Дворец, и здесь – ни души, пусто. Да куда же народ девался?!

Глядит Преображенский солдат – дымят над дворцом трубы… Глядит – на дворце, на шапке, – высоко царский штандарт вьется – по золотому полю черный орел играет.

Подтянулся Преображенский солдат:

Сам дома!

Идет по той стороне, к реке, четко печатает: раз, раз, раз. И слышит вдруг, – даже похолодело: впереди кто-то тоже отстукивает по камню: раз, раз, раз!

Пригляделся и обомлел: сам идет!

Признал: идет по панели, у дворца, сам Царь Николай, в походной солдатской форме, – в шинельке серой, в фуражке гвардейской, смятой, заношенной, любимой, – с лица скучный, бледный, а глаза ясные, – идет – думу свою думает, заботу. Идет, как по делу, твердо.

Сбился с ноги Преображенский солдат, как в мочале завязли ноги. Заерзался. В струну натянулось все, огнем обожгло, морозом… За решетку бы сигануть… назад?..

…А ну, как спросит: почему никакого народу нет?..

…А ну, как крикнет: без дела чего шатаешься?! Строгим арестом на 5 суток!

Да самое страшное и вспомнил:

– А ну, как спросит…?!..

И только подумал – слышит знакомый голос, отчетливый, смотровой, властный, – хозяйский голос:

– Здорово, Преображенец!

Дрогнуло все в солдате Преображенском, дрогнуло снизу вверх. Силой неодолимой толкнуло на два шага вперед, вывернуло к дворцу, ногою об ногу звякнуло; вытянуло в струну все тело, голову завернуло в небо, закаменило лицо морозом и выкинуло из горла радостное до боли-счастья:

– Здравия, желаю Вашему, Императорскому, Величеству! Стрельнуло по всему телу – от пяток до затылка. Потемнело в глазах, и задохнулся Преображенский солдат – от счастья…

Очнулся солдат на койке, открыл глаза, – и гогот, и визг, и дым. Смотрит – не понимает. Суются к нему рожи, усы, вихры… Орут глотки:

– Черт… сдурел?!!.. Опять величества запросил, черт пьяный!

А Преображенский солдат только глазами хлопает – не поймет. Колотится в груди сердце, душит, вот-вот через горло выпрыгнет. Перевел дух, выпучил глаза, лопочет:

– Братцы… к добру ай к худу?..

А те гогочут, под бока кулаками тычут Обошелся преображенец и говорит:

– Сон привиделся… сам… поздоровался…

И стало ему грустно, до тошноты. Лежал на койке в потемневшей казарме, по стенам глазами царапался… – дым и гарь…

Пришел срок дурному объявляться, – а его нет и нет.

Тут и понял Преображенский солдат, что сон-то, пожалуй, приятный был!

А лампадку Миколе Угоднику так и не справил, – все недосуг было.

Алушта

Октябрь 1919 г

Веселый барин

Жил-был веселый барин – с утра до вечера песни пел. Даже когда в таком месте сидел, куда царь пешком ходит, и то насвистывал. А потому что послал ему Господь здоровье такое, что и самые ученые доктора дивились:

– Вам, – говорят, – и свистать, и петь никак не возбраняется, потому кишка у вас такая, что всё через ее перегонять можете. Свистите – не сумлевайтесь.

Ну, и свистал, понятно.

Как, Господи благослови, поутру проснется, чайку-кофейку попьет с буденбродами всякими, икоркой да семуш-кой накроет, да пирожками заправится, да ветчинки-кок-летки там отмахнет, – и свисти! Сейчас на машину на свою, на автонобиль, – погоду обрявизовать надо, нащот морозу, все ли тортуары целы. Кузнецкий Мост на своем ли месте стоит, нет ли диковинок каких новеньких… не гуляют ли, – на щиколад пригласить. Слезет и погуляет, для аппетиту. Идет-посвистывает, в тросточку губами наигрывает. А мамзели, понятно, вкруг его увиваются-шелестят:

– Дозвольте познакомиться… как ваше здоровье… А тот свое:

– Мерси-с-бонжур! Не желаете ли прогуляться – щико-ладом побаловаться…

Зайдут за стекла куда, в приличное заведение, щиколаду да крендельков там, поотдохнуть там… – ан селезенка-то и опять играет. А там в банк – капиталы свои проведать, много ли набежало. Сейчас ему из окошечка насчитают – раз-раз… – «Можете получить тридцать тыщ!» – «Очень вами благодарен, мерсис». – Насует себе полны карманы, глядишь – уж и закусить пора, кишка своего дела требует.

Ну, в ресторан, понятно, под дерева, в куточек. Сидит-посвистывает, а к нему лососинка уж подплывает, под графинчик, рябчики там пылят, огурчики зеленые, икорка зернистая натекает, – ну чего-чего только душа желает!.. Ну, понятно, винца шинпанского стаканет, пишша-то чтобы не застревала, перрабатывалась скорей, в кишке-то! Сигарку в зубы, перегонка эта у его урчит – работает в самый раз, – опять в машину, высвистывай! Ну, куда? В Охотный Ряд, по делам съездить необходимо. А уж там, сами знаете, и без ружья настреляешь, коли Господь сподобил. Куропаточки-рябчики там – так в машину и налетают, раз-раз, безо всякого прицелу! И стерлядки-то перед им полощутся, и поросятки… Ну, чисто вот как младенчики в корытцах, в ледке, подремывают… и апельсины-лимоны-мандарины – какого хошь товару нашвыряют-нашвыряют… и по бутылочной части, и балычка, и… – полна машина закусков всяких, – хо-ду! Загудит-засвищет – ворота настежь, лакеи, горничные – под ручки да выбирать… А друзья-приятели к обеду уж поджидают, в ладошки плещут, – с благополучным приездом! Ну, конечно, перед перегонкой-то, кровь-то чтобы прополиро-вать, – в ванныю, духами прольется, – огурчик прямо. А камергинер уж и докладывает:

– Пожалуйте, сударь-барин, на работу-с… на перегонку-с! Ну, трудился таким манером до седьмого поту. А ни-че-го!.. Потому что кишка ра-ботала!..

Потихоньку да полегоньку, так бы и дожил веселый барин до своего сроку, сколько ему там от Господа Бога было отпущено, да человек-то предполагает, а…

И летит к нему телеграмма от управляющего:

«Такое землетрясение случилось, что вся земля наша скрозь землю провалилась!»

Ахнул веселый барин, а друзья-приятели утешать:

– Да у тебя какие еще – заводы-фабрики есть! На сто лет и тебе и нам достанет. Пой-свисти!

Маленько поскучал барин – и отошел, опять насвистывает.

А ему опять телеграмму:

«Такой пожар занялся – все наши заводы-фабрики в трубу вылетели немедленно!»

Так веселый барин и сел! А ему – друзья-приятели:

– Да ты не сумлевайся, чудак… с пустяков расстраиваться! Да у тебя такие капиталы в банке заложены да брилиян-ты, что на все наши пиры-обеды на полсотни лет хватит! Свисти безо всякого сумления!

– Да с чего мне, всамделе!? – говорит барин. – Плевать! На век не хватит, а на полсотни годов вполне. Пей-веселись!