Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

Таковы людские судьбы. Служение Мамонтова Любатович возродило в нем тягу к опере. В поисках новых ролей для Татьяны Спиридоновны ему попалась опера Гумпердинка. Случайно заболел Коровин, но совсем неслучайно встретились Врубель и Забела. С этой поры работа в театре стала для Врубеля не заработком, но смыслом жизни, проявлением любви.

Оперная певица Мария Андреевна Дулова не раз была соседкой Михаила Александровича по театральному креслу в третьем ряду, наблюдала, как он слушал свою Надежду, как служил ее искусству. «Он ее обожал! — рассказывает Дулова. — Как только кончался акт, после вызовов артистов М. А. спешил за кулисы и, как самая тщательная костюмерша, был точен во всех деталях предстоящего костюма к следующему акту, и так — до конца оперы… М. А. всегда собственноручно одевал Н. И. с чулка до головного убора, для чего приходил в театр вместе с Н. И. за два часа… до начала спектакля».

Голос Забелы, манера ее игры, изящная, проникновенная, подкупили Мамонтова. Видимо, и Любатович она пришлась по душе, Врубель, кстати, написал их парный портрет в опере «Гензель и Гретель».

Труппа для Нижнего Новгорода подбиралась интересная. Решили начать гастроли четырьмя спектаклями. В «Аиде» пел Секар-Рожанский, в «Демоне» — Цветкова, в «Фаусте» и «Жизни за царя» — Шаляпин. А кто такой Шаляпин, в те поры понимал разве что Тертий Иванович Филиппов, государственный контролер, собиратель русских народных песен. 4 января 1895 года в доме Филиппова на певческом вечере выступил Шаляпин. Этот день и есть начало Большого Шаляпина. По протекции Тертия Ивановича Шаляпин уже 1 февраля подписал контракт с дирекцией Императорского Мариинского оперного театра.

Пригласил Шаляпина петь в Нижнем Новгороде летом, в межсезонье, И. Я. Соколов, он вместе с женой Нумой-Соколовой, Малининым и Бедлевичем уже подписал контракт.

В Мариинском театре Шаляпину поручили на лето разучить всего одну партию Олоферна, в «Юдифи», а это означало: петь придется, как и в минувшем сезоне, редко. Родную Волгу Федор Иванович любил, но выше Казани бывать ему еще не приходилось. Сел и поехал. Условия контракта хорошие, от роду двадцать три года, в новом городе побывать одно удовольствие, да и по славе заскучал в Мариинском вельможном театре, по милой провинции, где публика на восторги щедра. Без гордыни тоже не обошлось: с Волги уехал без гроша, радуясь, что в хор петь берут, а возвращался — артистом Императорских театров. Правда, писать об этом в афише запрещалось, таковы условия дирекции. Но что афиша! Есть молва — друг артиста.

«Снял я себе комнатку у какой-то старухи на Ковалихе и сейчас же отправился смотреть театр, только что отстроенный, новенький и чистый», — напишет Шаляпин в книге «Страницы из моей жизни».

О первой встрече с Саввой Ивановичем и заодно с Коровиным в этой книге так рассказано: «Однажды, придя на обед к Винтер, я увидел за столом плотного коренастого человека, с какой-то особенно памятной монгольской головою, с живыми глазами, энергичного в движениях. Это был Мамонтов. Он посмотрел на меня строго и, ничего не сказав мне, продолжал беседу с молодым человеком, украшенным бородкой Генриха IV. Это — К. А. Коровин».

Коровин же в своих воспоминаниях поведал три или четыре совершенно разные истории о своей первой встрече с великим певцом, о первой встрече Шаляпина и Мамонтова.

Тяга Саввы Ивановича к итальянскому проявилась в нижегородских гастролях. Доверив оперу русским исполнителям, он все-таки подстраховался приглашением итальянского балета. Лучшей танцовщицей в труппе, так казалось влюбленному Шаляпину, была Иола Торнаги. М. Копшицер сообщает, что однажды на репетиции «Евгения Онегина» Федор Иванович пропел:

«Онегин, я клянусь на шпаге,Безумно я люблю Торнаги».

Актриса по-русски не понимала ни единого слова. Савва Иванович сам перевел ей эту арию:

— Поздравляю, Иолочка! Феденька объясняется вам в любви.

Эта ария Савве Ивановичу очень и очень понравилась.

У гастролера нянек не бывает. Хочешь иметь успех — пой, как серафим, но откуда берется твой голос, от Бога, от усердных занятий, — это личное твое дело.

В Частной опере подход к исполнителям был иной. Шаляпин это не сразу увидел и оценил не сразу.

Савва Иванович на прогонной репетиции оперы «Жизнь за царя», после первой картины громко сказал из зала:

— Федор Иванович, ведь Сусанин не был боярином.

Реплика певцу не понравилась, актеры люди самолюбивые, но это было единственное замечание, высказанное громко, прилюдно. Оно и стало началом его плодотворной учебы у Мамонтова.

На премьере ложи сверкали орденами. Присутствовал Витте, губернатор, чиновные устроители выставки.

Арию «Чуют правду» Шаляпин исполнил с такой силой, что зал взорвался аплодисментами. А именинником стал Мамонтов. К нему в ложу пришел Витте, благодарил за нежданную находку. Между актами пригласили Шаляпина — поглядеть на диво вблизи, изумились его молодости.

На следующий день газета «Волгарь» писала: «Из исполнителей мы отметим г. Шаляпина, обширный по диапазону бас которого звучит хорошо, хотя и не особенно сильно в драматических местах. Играет артист недурно, хотя хотелось бы поменьше величавости и напыщенности». (Помните реплику Саввы Ивановича?)

17 мая Шаляпин пел партию Гудала в «Демоне», 18-го — Мефистофеля в «Фаусте» и получил от Мамонтова еще один урок. На этот раз молчаливый, но выразительный.

«Прямо не верилось, смотря на Мефистофеля, — писал рецензент „Волгаря“, — что это тот самый г. Шаляпин, который пел Сусанина. Куда девалось умение показать голос, блеснуть его лучшими сторонами!.. По сцене ходил по временам очень развязный молодой человек, певший что-то про себя… В сцене с Мартой он вызывал смех, но что было грустно, смех повторился во время размахивания крыльями плаща в сценах перед церковью».

Это был почти провал, но Савва Иванович не кинулся наставлять певца, ни тем более оценивать, что он поет хорошо, а что плохо. Пригласил на выставку. Федор Иванович знал: Мамонтов железнодорожный воротила, думал, станет показывать паровозы, вагоны, но они пришли в павильон, где висели две картины, одна другой чуднее. Богатыри Ми-кула и Вольга были написаны разноцветными кубиками, в глазах рябило от пестроты, от хаоса красок. Все в этих картинах было не так, не по-людски.

— Хорошо! — говорил Савва Иванович. — Хорошо, черт возьми!

— Да что же тут хорошего? — удивился Шаляпин.

— После поймете, батюшка! Вы еще мальчик. Между прочим, автор этих картин, художник Врубель, написал совершенно замечательного Демона. Это то же, что Мефистофель. Его Демон вселенски печален и вселенски красив. Вы Гёте читали?