Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

«Но эти паровозы, вагоны, рельсы, — восклицает Гарин, — надо было протащить сквозь дебри и чащобы на лошадях на протяжении шестисотверстной линии! Это целая эпопея. Я видел фотографии: сто лошадей и триста людей везут со скоростью двух и менее верст в час такой паровоз. Это стоило громадных денег, но без такой организации дорога строилась бы не в три года, а в шесть».

Гарин ничуть не приукрашивал действительность. «В 1-ый год рабочие сбежали», — сообщал он читателям, но ведь это тоже похвала администрации. Значит, дорога строилась не три года, а практически только два. И в каких условиях! На каком фунте!

«Почва какая-то помойная яма земного шара, — удивлялся Николай Георгиевич. — Готовая насыпь садится, исчезает». Поисковики землю и бурят, и зондируют, но провалы сразу обнаружить не всегда удается, провалов — десятки. Этим заканчивается первая часть статьи. Продолжение газета напечатала через номер, 27 июня. Николай Георгиевич рассказал, какие работы еще предстоят строителям: «Срок дороги до 1 января 1898 года. Строители же хотят сдать ее в эксплуатацию уже в октябре 1897 года». Гарин убежден: такие сроки реальны. «На линии до 8 тысяч землекопов… Через месяц земляные работы будут окончены… Забалластировать осталось половину, т. е. 300 верст или 30 тыс. кубов — это полмесяца работы. Мосты, гражданские сооружения готовы. Меньше 10 процентов неуложенного еще пути (всего 600 верст, неуложенных 55). Подвижной состав готов. Что же остается? Штукатурка? Раньше двух лет нельзя штукатурить. Какая-нибудь недоделанная печь? В Америке не только без печей, но и без домов открывают движение».

Не правда ли, замечательное место? Совсем недавно, ругая себя, мы всегда кивали на Америку, на образец организации труда, на заботу хозяев о человеке. Оказывается, Америка у России училась, мы свое хорошее попросту успели забыть.

Не удержался Гарин и от поэтических картин: «Я видел совершенно новые для меня страны, видел этот север — таинственный; тихий и белый: зимой белый снег, летом белые ночи, белое море, белые медведи, белухи, белые чайки, под лучами солнца белая, серебром отливающая холодная Сев. Двина: то темным опсидановым, то белым ярким. Какая-то ласка и скрытый ужас».

Для инженера и писателя Гарина-Михайловского Север — страна неведомая. Кстати сказать, Коровин, дававший пояснения в павильоне «Московско-Ярославско-Архангельской дороги» чиновникам самого высокого ранга, был поражен: эти люди, власть империи, «ничего не знают об огромной области России», называемой Крайний Север. Так что Мамонтов и впрямь был Колумбом земли великого безмолвия. Он закончил строительство, как и обещал, осенью 1897 года. Дорога была бездоходная, а вложил Савва Иванович в строительство огромные деньги, и пайщиков, и свои. Современники, однако, понимали значение для России этой не очень пока нужной железной дороги. Профессор И. В. Цветаев, отец поэтессы Марины Цветаевой, основатель Музея изящных искусств, который москвичи называют Пушкинский музей на Волхонке, писал Савве Ивановичу 21 ноября 1897 года: «Узнавши из газет о Вашем возвращении из Архангельска, спешу приветствовать Вас с завершением великого исторического дела, с которым отныне будет навсегда связано Ваше имя. Все грядущие счастливые судьбы нашего Европейского севера будут напоминать о той титанической смелости и энергии, которую Вы с истинной отвагой Русского человека положили на этот доселе немыслимый для других подвиг».

Цветаев благодарил Савву Ивановича за согласие быть среди членов-учредителей Комитета по устройству музея. В этот Комитет входили, кроме великого князя Сергея Александровича, знаменитый богач, гофмейстер Ю. С. Нечаев-Манцов, Лазарь Самуилович Поляков, Алексей Викулович Морозов, князь Юсупов, Поленов… Но присутствие в Комитете Мамонтова Цветаеву было дорого. Он пишет: «Из профессоров и художников мечтаем приобрести еще А. В. Прахова, Васнецова и кого Вы укажете».

Так что когда приходите на очередную изумительную выставку на Волхонке, помните: музей создан на пожертвования богачей, и деньги Мамонтова здесь тоже потрудились во славу искусства.

Любопытно еще одно место в цитируемом письме. Профессор торопился с приглашением Саввы Ивановича к активной работе по устройству музея, боялся, как бы его не увлекло, не завертело новое дело. А такое дело у Саввы Ивановича уже было на примете.

Сотворение Шаляпина

Второе открытие Частной оперы состоялось 14 мая 1896 года в Нижегородском Деревянном оперном театре. В честь Дома Романовых, в день коронации императора Николая II давали «Жизнь за царя». Мамонтов свое причастие к труппе снова скрыл. Этот второй, возрожденный театр принадлежал Клавдии Спиридоновне Винтер, старшей сестре Татьяны Любатович. Сестер в этом семействе было несколько: Тамара была певицей, тоже оперной, Ольга — революционерка, участница «Земли и Воли».

Решив открывать оперу, Мамонтов собрал актеров Частной оперы, которые, объединясь с новобранцами, в 1894 году совершили длительное турне по городам Сибири, Урала, Кавказа. Кстати, среди певиц в этих гастролях видное место занимала сестра Врубеля Елизавета. Михаил Александрович сообщал о ее успехах другой сестре, Анне: «Во все время путешествия бисировались только две вещи: ария Зибеля с цветами и песня Ольги из „Русалки“. Последняя бисируется постоянно, так что Лиля может быть довольна». Зимой театр давал спектакли в театре Шелапутина.

Племянник Мамонтова, Платон Николаевич, рассказывает в неизданных записках, что, приехав в Петербург, Савва Иванович пошел в Панаевский театр послушать П. А. Лодия, который раньше пел в Частной опере. Шел «Демон». Лодий исполнял заглавную роль, но Савва Иванович был разочарован. Зато ему понравился молодой певец Шаляпин в партии Гудала. О нем сказал: «Слабо развиты верха. Пускай пока привыкает к сцене годика два».

Антрепризу нового своего театра Мамонтов поручил Клавдии Спиридоновне Винтер. Спектакли давали в помещении Панаевского театра. Савва Иванович до поры наблюдал за деятельностью труппы со стороны, но не утерпел и взялся поставить оперу Гумпердинка «Гензель и Гретель». Партию Гензеля исполняла Татьяна Спиридоновна Любатович, партию Гретель — Надежда Ивановна Забела.

«На одной из репетиций, — вспоминала Надежда Ивановна, — еще первоначальных, утренних, я во время перерыва (помню стояла за кулисой) была поражена и даже несколько шокирована тем, что какой-то господин подбежал ко мне и, целуя мою руку, воскликнул: „Прелестный голос!“ Стоявшая здесь Т. С. Любатович поспешила мне представить: „Наш художник Михаил Александрович Врубель“. И в стороне мне сказала: „Человек очень экспансивный, но вполне порядочный“. Оказалось, что Коровин, который писал декорации, серьезно заболел, и заканчивать их приехал Врубель».