Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Достойно князя вел собя Юрий-то. Добре вел. А что пили-то и долго ль?

– Почитай, до утра, государь, пили-то. За столом же, опричь водок и медов крепких, много было заморских вин: фряжских и грецких, а еще и пиво немецкое, Князь Стрига-Оболенский на что на сие зело крепок, а и тот, на своей лавке заснув, на пол упал.

Василий Васильевич засмеялся.

– Князь-то Иван Василич, – молвил он, – токмо с устатка великого охмелел, а один хмель его не берет.

– Нет, государь, – смеясь же, вмешался Федор Васильевич Басёнок, – не только от устатка Иван Василич сомлел, а не след водку с пивом мешать. От сего и в голову и в ноги ударяет.

– А на третий день, государь, после сего, – сообщил далее вестник, – немецкие посланцы прибыли.

– Пошто?

– Князь-то Юрий на другой день после пира отпустил князь Стригу с полками на немцев поганых. Немцы же на пути его уже встретили и били челом пропустить их посольство ко князю и посадникам. Баили немцы-то, что, узнав о походе полков наших, хотят они мира с Москвой. Ныне они уже во Псков прибыли и князю Юрью били челом, а со псковичами помирились на всей воле псковской. Твоего, государь, приказа молит князь Юрий Василич.

– Вот оно что! – весело воскликнул Василий Васильевич. – Воевода-то наш хоть и с лавки упал, а немцев-то всех повалил, земно челом всех бить заставил! – Перекрестился великий князь и добавил, обращаясь к вестнику: – Ну слава богу, все идет наидобрым путем. Иди отдохни, а утресь, после завтрака, дам ответ тобе для князя Юрья. Проводи его, Васюк.

Вестник поклонился и вышел. Василий Васильевич помолчал немного и сказал Бородатому и Басёнку:

– А вы пораньше к завтраку приходите. За столом думу будем думати.

В этот же вечер за беседою да за сладким заморским вином дотемна засиделся воевода Басёнок у дьяка Бородатого, который это время при великом князе жил в особом покое, возле крестовой, против трапезной. Уходя к себе в полк, отыскал воевода стремянного своего, обошел с ним все дозоры великокняжеские из своей и княжой стражи и вышел на Владычный двор.

Ночь темная. Снег идет мокрый – днем еще с крыш капель была. Глухо и мягко в мути влажной, и еле видать кругом, но Федор Васильевич и стремянный его, Дементий Волоцкий, хорошо каждую пядь земли на дворе знают и помнят, где яма, где поворот и где их стража расставлена.

Вдруг Дементий схватил за руку воеводу и задержал его, втянув под ворота. Тот понял, и оба у стены затаились. Мимо них прошли не то четверо, не то пятеро. За воротами стали. Удивился Федор Васильевич: ворота были из малого дворика, из которого никуда, кроме ворот этих, ни входа, ни выхода нет.

– Третий раз выходим, – послышался осторожный шепот, – а его нету. Месяц взойдет, а таиться нам негде будет.

– Идем к княжому крыльцу, – зашептал кто-то другой, – тамотко он не увернется.

Неизвестные бесшумно двинулись вперед и скрылись в снежной мути. По их манере говорить воевода понял, что это новгородцы.

– Дементий, – зашептал Басёнок, – новгородцы сии злое мыслили на меня, а может, и на самого государя. Беги собирай стражу и дозорных. От сих врат надо петлей окружить княжое крыльцо, дабы ни один из них не ушел. Одних сюда, ко мне посылай, других цепью веди, заводи их, как невод, одним концом ко мне, другим – к княжому крыльцу.

Дементий пропал во тьме. Обнажив саблю, Басёнок снова приник к стене и замер. Вот шаги слышно. Жутко стало. Он помнит, что злодеи ушли влево, а эти шаги справа.

– Фю-фю-фюи, – разбирает он знакомый, чуть слышный свист.

– Фю-фю-фюи, – отвечает он тоже едва слышно и ловит четкий шепот: «Кони государевы!» – и сам в ответ шепчет: «Милость Божия».

Тотчас же подходит к нему дозор из десяти человек, узнав своего воеводу. Еще подходят бесшумно одни за другими воины и, как указано было Дементием, встают цепью, чтобы крайний слева шел вплотную со стеной Никитских хором, а крайний справа, загибая к княжому крыльцу, искал бы ту цепь, что Дементий справа ведет.

Окружив крыльцо со всех сторон, воины замерли и ждут, когда Дементий свистнет…

По-прежнему темно и тихо на Владычном дворе, но чуется во тьме какая-то тревога. Снег в это время перестал падать, тучи расходиться стали, и, осветив Владычный двор, выглянул из-за купола Святой Софии месяц. У княжого крыльца ясно вдруг стало видно пятерых людей с ножами, блестевшими в их руках, и в этот же миг прорезал ночную тишь резкий, короткий свист Дементия. Те, что стояли у крыльца, рванулись было бежать, но окаменели на месте, когда по приказу Басёнка со всех сторон обнажились, сверкая, сабли.

– Окружай и вяжи им руки назад, – тихо, но так ясно молвил Басёнок, что по всему двору было слышно. – Ежели в ножи пойдут – руби всех на куски!

Но злодеи не думали обороняться. Побросав ножи, они пали на землю.

Московские воины мигом окружили их и крепко скрутили поясами им руки назад.

В подземелье Великого терема, куда привели пойманных, обыскали их при свете горящих смоляных факелов и за голенищами сапог нашли еще по одному ножу.

– Запасливы, стервы, – молвил Дементий, – на тобя готовили, Федор Васильевич.

Басёнок угрюмо и со злобой оглядел всех задержанных и вдруг, взмахнув плетью, что все конники на руке носят, дико вскрикнул:

– Бей злодеев проклятых!

Засвистели нагайки ременные, раздавались стоны и вопли избиваемых.

– Стой, – крикнул воевода, – довольно! Ставь их на ноги.

Избитые, со связанными руками за спиной, заговорщики не могли сами подняться.

– Ну, сказывайте, от кого посланы меня заколоть? – спросил сурово Басёнок. – Молчите? А ну-ка, урежьте кажному нос!

Ссекли им саблями концы носов, и закричали четверо из них, указывая на пятого, похожего на боярского слугу.

– Сей вот! Обещал нам кажному по пять рублев новгородских старых!

Господа, мол, хочет тобя убити.

– Чей ты? – спросил воевода.

Мужик молчал и злобно ворочал глазами.

– Ухо ему! – крикнул в ярости Федор Васильевич и, когда отрубленное ухо упало на землю, добавил: – Ну? Молчишь? Велю правую руку рубить!..

– Помилуй, господине! – возопил мужик. – Тивун я бояр Борецких. Тивун из подгородной деревни их. Тобя убить было велено.

– А князя великого?

– О том, господине, ништо не ведомо мне…

– Ну, милую всех вас, – сказал воевода, – выбейте-ка их нагайками вон со Владычного двора.

С рассветом уж ведали все во всех концах новгородских, что было этой ночью на Владычном дворе. Среди же господы началось смятение великое, ибо черные люди вече хотели сзывать, шли на Владычный двор охранять великого князя.

Узнав обо всем этом за завтраком, Василий Васильевич взволновался и весь кипел гневом, но потом, успокоясь, молвил:

– Думу станем думать. Не страшны нам боярские злотворения – все молодшие в Новомгороде за нас будут. Как ты мыслишь, Степан Тимофеич?

– Верно сие, – ответил дьяк Бородатый, – токмо лучше нам отъехать пока отсюда и в Москве с государем Иван Васильевичем обо всем том думать.

– Добре, – сказал Василий Васильевич, – а Юрью так прикажу: «Кончай борзо со псковичами, сажай на стол псковский князя Стригу-Оболенского, немцам дай перемирье, а сам к Пасхе на Москве будь».

– Право сие, государь, – согласились и дьяк и воевода, – токмо нам-то самим как быть?

– Яз совсем, почитай, здрав стал, – молвил Василий Васильевич, – и хочу на Москву возвратиться девятого марта, на Сорок мучеников, когда кулик к нам прилетает воду пущать из неволья ледяного, а в небе жаворонки над полями петь зачинают.

Глава 6

В Москве

Вот и март наступил – небо с полудня теплом и весной на Русь дохнуло, зачернели среди белых полей проталинки, вылезли из-под снега сухие прошлогодние репейники, лебеда и прочая сухосеменная снедь для птиц перелетных.

Василий Васильевич и все, кто с ним в возках на полозьях ехал, спешили добраться до Москвы еще по снегу. Время такое: даже и верхом, как развезет, плохо будет – измучаются кони грязь по колена месить. Если весна будет дружная, совсем все дороги непроезжими и непрохожими станут.

Возле городов и деревень, что княжому поезду на пути попадаются, стоном стоит неистовый грачиный крик. Прилетели белоносые черные птицы, обсели все липы, березы, дубы и тополи – орут и дерутся за старые гнезда, а солнце слепит и греет. Весна будто торопится этот год, и на пятый день, когда к самой Москве подъезжать стали, зазвенели над оттаявшими полями веселые жаворонки.

– Ну вот ныне и Сорок мучеников, когда день с ночью мерится, – сказал Васюк. – А глядишь, и Алексей – с гор вода, а рыба со стану, а там и не приметишь, как на Матрену-то щука хвостом лед разобьет.

– Истинно, Васюк, – задумчиво промолвил Василий Васильевич, – молодеет земля заново, токмо мы вот к могиле все ближе.