Жизнь волшебника - Александр Гордеев

и впрямь не оправдывает всех их надежд, кажется каким-то недоразумением.

Половину хрустящей булки съедают дорогой всухомятку. А дома, «придавив» хлеб килькой в

томатном соусе, принимаются за чистку клубники. «А, ерунда, – думает Роман о магазинах, чуть

повеселевший даже и от кильки, – другие-то здесь живут. Просто они уже приспособлены – у всех

хозяйство, огороды. Приспособимся и мы».

Осот поддаётся плохо, захватывать его надо чуть ли не за самое начало корня в земле, иначе

он обрывается. Жёсткие, колючие стебли напоминают о припасённых рукавицах-верхонках.

Рукавицы Роман отдаёт Смугляне, а ему надо браться за полати. Но вначале приходится

выстругать ножом и рубанком топорище из сухой берёзовой заготовки, на счастье, ещё в день

покупки дома обнаруженной на вышке.

Всё утро по дороге мимо их дома невысокий, приземистый мужик, по-воловьи напрягаясь, возит

на одноосной тележке тяжеленные брёвна. Забивая очередной гвоздь в полати в громко эхающем

пустом доме, Роман видит в окно, что этот мужик выжидательно наблюдает за ним, навалившись

грудью на штакетник. А, поймав взгляд Романа, тут же призывно машет рукой.

– Здорово, сосед, – приветствует он новосёла, остановившегося в открытых воротах, –

приехали, значит? Я уж тут за твой дом испереживался. Всю весну смотрю на трубу: не появится

ли дымок. Ну что, всё у вас нормально?

– Да вроде ничего, – отвечает Роман, помня о прерванном деле, о последнем, наполовину

заколоченном гвозде, – только вот доски куда-то исчезли…

– А, так это прежний хозяин на машине приезжал за ними.

– Ну понятно тогда.

– А я рядом живу. Меня Никитой Николаевичем зовут. По фамилии Захаров. Волоку сейчас

бревно да смеюсь над собой, говорю, ну точно как «Захар», может быть, помнишь, раньше был

такой грузовик? Тебя-то как зовут?

– Роман.

– Ну, будем знакомы. Столбы вот меняю, подгнили кое-где. Да ещё на новую баньку хочу

помаленьку леса натаскать. Оно хорошо бы сразу машину привезти, на берегу брёвен навалом, но

сам понимаешь: там государственная собственность. Ну, а за одно бревнышко у нас не

спрашивают. Вот и таскаю по одному. В общем, что я хотел посоветовать: если надумаешь столбы

менять, так подземную-то часть прогудронивай, а то завалятся – и оглянуться не успеешь. А осот

лучше скоси, – добавляет он, кивнув на огород, где ходит Смугляна в больших рукавицах на

тоненьких ручках. – Дёргать его замучишься. Правда, он скошенный-то вообще шубой поднимется,

но уж зато семян не даст. А дойдёт до семян, так и вам самим, и всем соседям покоя не будет.

Возьми литовку у меня да скоси…

– Спасибо за совет, – отвечает Роман, – за литовкой потом приду.

– А работать где думаешь? Не решил ещё? Армию когда отслужил?

– Да уже третий год, как дембельнулся.

– Ну, так иди к нам в зону…

– Разве тут есть зона?

166

– А вон, видишь за речкой забор с колючей проволокой, там зэки работают. Я сам-то – майор.

Заработок у нас ничего, да ещё прибавка ожидается. Поразмысли на досуге…

– Уже поразмыслил. Это не по мне.

– Понятно… Презираешь такую работу. Эх, в молодости-то я тоже разные мечты да цели имел, о

призвании думал. Хотел, чтобы Никитой Николаевичем называли, а теперь и навоз на тачке возить

буду, только бы платили. Сам понимаешь, семья, дети… Ну, не вышло из меня великого человека,

так и шут с ним.

– Не в том дело, – успокаивает его Роман, – у меня пока что дома дел невпроворот. Надо вон

ещё завалинки рассыпать да проверить: не мокрые ли стены, а то там, может быть, уже труха

одна.

– Вот это правильно, по-хозяйски. Тогда тебе нужно к алиментщикам на работу устраиваться.

– Как это – к алиментщикам? – с неловкостью разоблачённого спрашивает Роман.

– Да в пожарную часть, – усмехнувшись, поясняет сосед, – получают они там мало, алименты

платят небольшие, а в свободное время калымят, кто где.

– Вот и мне не мешало бы для начала где-то подкалымить.

– Так я могу на первое время одолжить, – предлагает Захар Николаевич новому, но, видно, уже

отчего-то приглянувшемуся соседу.

– Нет, занимать не в моих правилах, – говорит Роман, и сам удивляясь своему внезапному

правилу – собственный дом за спиной, почти наполовину купленный в тот же долг, просто

обязывает иметь кой-какие правила.

– Ну, дело твоё… А подкалымить можно в ОРСе. Моя супруга там бухгалтером. У них сейчас как

раз всё белят да красят. Ты, кстати, печки не кладёшь? Мне бы склал, так я бы заплатил. Тут как

раз такой момент, что все печники от дела отошли. Ковалёв спился, всё у магазина отирается,

осенью даже дом пропил. Где и зимовал, не знаю. А два других – уже полные развалины.

Вернувшись в дом, Роман задумывается. А ведь сосед-то подсказывает неплохой вариант:

отыскать бы кого-нибудь из этих печников – стариков и напроситься в ученики. Это было бы уже

ремеслом в руках. Потом бы и в срубе печку соорудил без всяких помощников.

Испытывая полати, Роман ложится на проструганную, пахнущую свежим деревом поверхность.

Однако лежать неудобно: горбыль, разный по ширине и толщине, прогибается по-разному, так что

края самых негнущихся досок врезаются в бока. Роман слышит шаги Нины на крыльце. Она входит

осторожно, дом ещё толком не освоен: и двери открываются непривычно, и любимого уголка, где

можно присесть, ещё нет.

– Ой, как хорошо ты придумал, – говорит она, заглянув в спаленку на мужа, картинно

демонстрирующего своё изделие.

Она садится на краешек его незатейливого, зато широкого, не в пример их узкой кровати,

сооружения, гладит Романа по голове. Ей вспоминается, как он и Виктор работали на крыше. Ах,

как умеют работать эти мужчины! Таких мужчин можно любить уже только за это. Роман и теперь

работает очень споро, у него выходит всё, за что бы он ни взялся. С минуту назад, находясь в

тишине и покое огорода, Смугляна, вдруг будто очнувшись, заново обнаружила себя после города,

после сессии, после нервотрёпки, связанной с переводом на заочное отделение, после уличной

пестроты людей, в этой зелёной точке пространства, из которой видны синие горы со снежными

шапками. А под руками – трава и клубника, от которой теперь почему-то зависит вся её жизнь.

Впрочем, нет, не от клубники, а от мужчины, на которого и вправду можно полностью положиться.

Ирэн, которую она уже привыкла постоянно бояться, куда-то отступила. Отступили, став

незначительными, собственные грехи и промахи. Теперь её жизнь только вот в этом человеке,

стучащем в доме молотком…

– Ты у меня настоящий мастер, – говорит она Роману, распластано лежащему сейчас на новых

полатях, – и мужчина что надо. Я тебя так люблю,