Время игры - Василий Звягинцев

Даже автомобили по Москве ездили практически всего двух классов. Именно классов, отличающихся дизайном моделей было много. Но все они относились или к среднему между «Жигулями» и «Волгой», или к, условно говоря, «полувысшему», как в свое время «ЗиМ», он же «ГАЗ-12», промежуточный между «Победой» и «ЗиСом-110». Ни микролитражек, ни представительских «членовозов» на улицах не попадалось.

А по качеству исполнения и комфорту все они далеко превосходили пресловутые «Линкольны» и «трехсотые» «Мерседесы» наших дней.

И вообще окружающая жизнь производила впечатление самого настоящего коммунизма. За двумя исключениями — отсутствием соответствующей идеологии и наличием денег и частной собственности.

В давние времена, начитавшись романов о светлом будущем, от Стругацких до Мартынова и Колпакова, я неоднократно задумывался — все это, конечно, прекрасно, но откуда вдруг возьмутся люди, обитающие в пространстве романов? Вскоре после обнародования хрущевской Программы развернутого строительства коммунизма в обиход вошло выражение: «Мы таких в коммунизм не возьмем». В смысле угрозы и моральной оценки одновременно.

Но, глядя на произносящих сакраментальную фразу, я, хоть и было мне немного лет, всегда хотел спросить: «Как будет выглядеть „невзятие в коммунизм“? Расстреливать будете или же устроите в Сибири заповедник социализма? Резервацию как бы».

Здесь в «коммунизм» взяли всех.

Но как это произошло? Первый слой ответа лежал на поверхности. Здесь просто не было «настоящего» социализма. Революция случилась на год позже, вдогонку за германской. Партия Ленина — Троцкого (без Сталина, случайно убитого во время «экса» в Тифлисе) захватила власть, но удержать ее в форме диктатуры пролетариата не смогла. Крестьянские восстания и волнения в армии начались почти сразу, и, не доводя дела до Гражданской войны, коммунисты предпочли разделить ответственность с эсерами и меньшевиками. Нэп начался примерно как и у нас, в 1920-м, но без «руководящей и направляющей» очень скоро превратился в обыкновенный госкапитализм социал-демократического толка.

Ленин скончался, как ему и полагалось, в двадцать четвертом (физиология везде физиология, политическая надстройка ей до фонаря), но Мавзолея не удостоился, был похоронен на старой территории Новодевичьего кладбища, примерно там, где «у нас» покоятся жертвы катастрофы «Максима Горького».

Без всякой коллективизации и сталинской индустриализации Россия мирно жила и развивалась вплоть до конца прошлого века. Не было Второй мировой войны, поскольку не было фашистской Германии и СССР, Версальского, Брестского и Трианонского мирных договоров.

Избранный и здесь президентом САСШ Рузвельт предложил создать ООН (которая по уставу и функциям больше напоминала НАТО) для поддержания миропорядка и стабильности не в 1944-м, а в 1935 году. И с этого рубежа началась эпоха мира и сопроцветания коалиции держав Свободного мира.

Войны, безусловно, продолжались, но это были локальные войны между странами с диктаторскими режимами, вроде ирано-иракской, гражданские войны в Азии, Африке и Латинской Америке, миротворческие и антитерорристические интервенции ООН.

Суммарное количество жертв в этой реальности за минувшее столетие хотя и составляло миллионов 30–40, но все равно это как минимум вдвое меньше, чем в нашей, и практически все они приходились на «мир Хаоса», как здесь иногда называли не входящую в Свободный мир часть земной территории.

Такая вот получалась геополитика. С одной стороны, подобный вариант истории мне нравился, но ведь с другой — это чистейшей воды неоколониализм, выражаясь в категориях марксизма-ленинизма.

Мы, мол, чистенькие, вы — грязненькие, делайте что хотите, только не мешайте нам жить сытно и красиво. А кто переступит предписанные вам рамки — «охрана стреляет без предупреждения».

Но это политика. Интереснее с экономикой.

Почти до конца XX века Россия оставалась среднеразвитой страной с не слишком высоким уровнем жизни, где-то посередине между Францией и Италией. А потом начался труднообъяснимый взлет, за двадцать лет выведший страну в первую тройку по всем социально-экономическим показателям.

Тут тоже просматривалось не просто двойное, а тройное, если не более, дно.

То, что именно в России был изобретен хроноквантовый двигатель, это, конечно, случайность, а может быть, и нет. Наши люди всегда отличались хитроумием в части всяческих штучек, не имевших аналогов в мире, только не умели доводить их до коммерческого эффекта. Начиная от телевизора Зворыкина и до мощнейших ЭВМ шестидесятых годов, которые были намного лучше американских, но так и не превратились в массовые и всем доступные ПК.

А здесь наши земляки распорядились умненько.

Запатентовали во всех цивилизованных странах идею двигателя, рабочий образец и каждый узел и элемент по отдельности. Некоторые же технологические хитрости засекретили, тем самым став абсолютными монополистами.

Грубо говоря, к звездам отныне могли летать только те, кому «наши» соглашались продавать готовые движки. Сама же Россия могла строить столько звездолетов, сколько хотелось, снимать сливки с новооткрываемых планет и звездных систем.

Одного этого уже хватило бы для «красивой жизни», но российские бизнесмены и правители продолжали демонстрировать изумительную дальновидность и хватку.

Следующие десять лет стали эпохой избавления от тяжелой промышленности. Часть производства переместили за границу и в отдаленные районы страны, часть просто ликвидировали. Сохранились и продолжали развиваться только военно-техническая, аэрокосмическая, компьютерная, еще несколько экологически почти безвредных супертехнологичных отраслей.

Большая часть 400-миллионного населения страны занималась наукой (и прибыльно продавала идеи и ноу-хау), искусствами, туристическим бизнесом, внешней и внутренней торговлей, сельским хозяйством, летала к звездам…

Воплощенная утопия, иначе не скажешь.

Как пошло с Японской войны небывалое везение, так и продолжалось вторую сотню лет. Как говорят преферансисты — «прет карта»!

Вот мы с Ириной и работали, порой по десять часов в сутки, чтобы разъяснить загадку не просто экономического взлета, а смены всего национального менталитета, случившегося за исторически ничтожный срок — каких-то тридцать лет.

Преимущество над туземными историками и политологами у нас было колоссальное. Мы могли отслеживать ситуацию сразу и извне, и изнутри. Как бы поднявшись над двухмерной плоскостью в третье измерение.

Человек, родившийся здесь и выросший, просто не представлял, что история России и мира может быть (еще точнее — должна быть) иной, поэтому любое историческое событие было для него объективно закономерным и, если так можно выразиться, равноценным. В смысле степени воздействия на существование реальности.