По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

обшарил. Алексий оттуда ушел, вот, к Прокопу Савельевичу прибился.

– А к кому же еще леснику податься? К Лесничему, – негромко говорил Алексий, пощипывая свою светлую реденькую бородку и ясно взирая на Арсения синими очами.

– Так вы… в отряде вместо комиссара? – спросил Арсений.

– Партизан как все, – ответил Алексий.

– А… монашество? – дознавался Арсений.

– Пересвет у Дмитрия Донского тоже ведь был инок, – молвил Алексий.

– Да, и там же был второй… – вспомнил Арсений.

– Ослябя.

Позже, разговаривая с Гвоздивцевым, Арсений узнал, что с Алешей Поповичем все норовят уходить на задание, – пусть задания тоже срываются, как и у других, но на остров все возвращаются живы-здоровы, самое худшее – с легким ранением.

– Скоро тут у вас и церковь появится, – иронично заметил Арсений.

– А каплица же есть, – отозвался Гвоздивцев.

– Что это? – не понял Арсений.

Гвоздивцев изобразил нечто в воздухе большими руками.

– Ну часовенка. Алеша Попович меня тоже всегда поправляет, мол, каплица это у ксёндзев, а у нас – часовенка.

И действительно, в самом укромном месте острова, среди кустов можжевельника, напоминающих какие-то южные растения, стояла небольшая часовенка, срубленная из сосны. Узкая, как будто сжавшаяся, ушедшая в себя, втянувшая голову в плечи. Внутрь едва можно протиснуться. Там икона какого-то святого в странной шапке – как плюсна желудя.

Арсений сходил туда один. Заглянул внутрь. И тут заиграли дудочки. Он поднял голову и увидел на крыше трех птиц, нежно-дымчатых, с хохолками и резко-яркими крыльями, розоватостью вокруг черных глаз и клювов и чисто-желтыми концами хвостов.

Арсений смотрел на них, пытаясь вспомнить название и дивясь необычному их наряду, вроде скромному, но и броскому.

Он потом сказал про них Алексию. Тот кивнул, показывая в улыбке зубы и пустоты меж них.

– А-а, эти… Свиристели. Всегда прилетают, думали, это я пришел.

Арсений глядел на него со странным чувством. Этот Алексий казался ему давним знакомцем. А ведь впервые его здесь встретил. Может, баба Марта про такого рассказывала, мол, жил-был во лесах волжских один монашек, за которым всегда птичья орда летала, и назвали то место, ту речку, где он проживал, Ордынкой…

Во время обеда Арсений пошутил насчет Алеши Поповича, мол, хоть прозвище у него и богатырское, но облик и ухватки, как говорится, келейные-елейные.

Гвоздивцев хмыкнул, зачерпывая ложкой суп с щавелем, крапивой и крупой.

– Но убедительные, – проговорил он, слегка морщась. – Ух, кислятина!..

И дальше рассказал, как Алеша Попович этот самый однажды пошел на похороны подстреленного полицая. И обратился к братьям, так сказать, и сестрам со своим словом пастырским. Молвил о родине, о суровой године и закончил неожиданно, что нет большего блага, чем положить живот за други своя. Но за кого положил живот этот полицай? Что у него за други? И не молитв «со святыми упокой» он заслуживает, а только анафемы. Так-то и со всеми будет.

Гвоздивцев сербал суп со щавелем да крапивой, хрустел сухарями. Арсений выжидательно глядел на него в полусумраке землянки.

– Не положили рядом с тем погибшим, – не выдержав, сказал начальник разведки, Герман Кугучев, коренастый темнолицый старший лейтенант, вернувшийся после выполнения своего задания и потеснивший на нарах Арсения, тому пришлось перебраться на второй ярус, – нашего попа. А могли бы запросто! – Он ухмылялся, плюща и так-то широкий нос с большими ноздрями.

Гвоздивцев покосился с неудовольствием на Кугучева и продолжал:

– Так он их пронял своим пастырским посланием, что они прямо с похорон ушли в лес искупать свои грехи тяжкие.

– Куда? – спросил Арсений.

– К нам! Куда ж еще! – с широкой улыбкой ответил Кугучев.

Арсений не знал, что и сказать на это. Отряд «Лесничий» был довольно странный. Это он уже уразумел. И все исходило от самого командира – Прокопа Савельевича, Лесничего. В нем, этом пожилом человеке, был особый какой-то строй. Чем-то он напоминал Арсению его деда Дюргу.

Оказывается, в первую войну он уже воевал с немцем, а до этого успел послужить в Корпусе лесничих в Лесном департаменте, в который вернулся после войны с двумя Георгиевскими крестами, хотя награда была солдатская, но как раз в семнадцатом году Временное правительство разрешило награждение крестом и офицеров – по решению солдатского собрания.

– А кем он служил? – спросил Арсений у поведавшего ему все это Кугучева.

– Штабс-ротмистром в кавалерии.

– Ну да, где же еще, – пробормотал Арсений.

Кугучев кивал.

– Ха! Прокоп Савельевич и нас всех на коней бы посажал. Да негде развернуться. И сена много по этим болотам-буеракам не накосишь.

Рана уже затянулась, и Арсений мог спокойно ходить. Он попросил Прокопа Савельевича отправить его с кем-нибудь на поиски упавшего самолета, а потом и в верховья Западной Двины, к озеру Охват, в полк.

– Зачем тебе самолет? – покуривая трубочку, спросил Прокоп Савельевич.

– Я должен убедиться, что он сгорел или не сгорел и подлежит восстановлению. И там была моя полевая сумка…

– Эта? – спокойно спросил Прокоп Савельевич, доставая рыжую сумку из коровьей кожи.

Арсений молча смотрел на сумку.

Прокоп Савельевич протянул сумку.

– Забирай. Тут всё в сохранности: карта, лётная книжка, карандаши, компас.

Арсений взял сумку.

– Кугучев с ребятами сыскали твой самолет.

– Сгорел?

– Сгорел.

– А… как же… – Арсений недоуменно вертел в руках совершенно не обгоревшую крепкую сумку.

– Ее, видно, выбросило при падении, Кугучев в стороне от самолета нашел… Так что можешь доложить своему начальству, что самолет восстановлению не подлежит.

Арсений понуро молчал. Прокоп Савельевич поглядывал на него из-под седых бровей. Дымок из трубки вился, сплетаясь с волосами его большой бороды, которая казалась тоже из дыма, но только какого-то особенного, крепкого.

– У вашего брата самолет, как у кавалериста лошадь, – проговорил понимающе Прокоп Савельевич.

– Да это еще и чужая лошадь, – сказал Арсений. – Товарища. Моему крыло прострелили.

– Вон как, – отозвался Прокоп Савельевич.

Помолчали.

– Так ты твердо решил уйти? – спросил Прокоп Савельевич.

Арсений кивнул.

– Так точно.

Прокоп Савельевич вздохнул.

– Да и я бы затосковал, если бы в свое время из кавалеристов попал в пехоту. Сейчас-то уже обвык в лесах… Ну и Варяжка все ж таки со мной. – Он улыбнулся, поводя трубкой, из чубука и чашечки которой струился дымок. – Добрая лошадь, твоего деда память. Так что, летчик Жарковский, не буду я тебя уговаривать остаться. Понимаю. Но далеко мои ребята тебя не проведут.

– Да у меня теперь компас, карта, – сказал Арсений.

– Хорошо. Так тому и быть. Харча дам на дорогу. И ступай, как говорится, с богом.

Арсений быстро взглянул на него.

– Когда?

– Хоть завтра.

55

И пасмурным утром после завтрака они выступили в путь, точнее, выехали