Раздвоенное сердце - Беттина Белитц

И именно я во всём виновата. Потому что не оставила Колина в покое, снова и снова разыскивала его. И не хотела понимать, что как раз это и приводило его в опасность.

Это было безнадёжно. Даже до горького конца я не могла остаться с ним. Во-первых, это приведёт Тессу к нему ещё быстрее. А во-вторых, месть Демонов Мара нельзя было недооценивать. Это Колин ясно внушил мне. Тем не менее, в данный момент я не возражала бы, чтобы умереть. По крайней мере, на некоторое время. Так, чтобы меня не было, и чтобы я не могла ничего  чувствовать. И лишь тогда опять пробудиться, когда снова смогу вынести реальность.

После школы я позволила господину Шютц дать мне ещё несколько приговорённых к смерти сверчков и поехала домой.

Мама успокоилась. Она не задавала вопросов. Папа наказывал меня тем, что не обращал на меня внимания. В остальном оба вели себя так, как будто всё было как всегда и как будто отказа от отпуска на Ибицу никогда не было, и Колина не существовало. Я подыгрывала им. Я просто хотела покоя.

Папы почти никогда не было с нами. Он проводил все дни и ночи в клинике, чтобы наверстать ту работу, что накопилась. Мама бушевала в саду и потерпела поражение, проиграв осени. Всё, что перед её отпуском ещё так красиво и в изобилие цвело, теперь гнило у неё под руками. Земля на грядках пахла разложением. Везде тянулись слизистые следы от улиток на покрытой пятнами зелени. Розы увяли. Мои запутанные сны превратились в кошмары, от которых я просыпалась вся в поту и с болью в груди. Теперь я уже больше не искала в чужих беспорядочных квартирах кровать, в которой я, наконец, могла бы лечь спать. Нет, это были короткие, беспощадные сценарии ужасов.

В основном они переходили в парализующие сны наяву, которые я могла развеять только при помощи яркого света моей прикроватной лампы. Один раз возле моей кровати стояла смерть, в длинном, чёрном одеянии и с кассой за спиной. И снова и снова мне приходилось уносить мои гниющие конечности или мёртвую голову, к которой прилипли измазанные кровью волосы. Куда, я не знала. Но я должна была это делать.

Через неделю после нашего с Колином прощания поведение паука изменилось. Мой реферат превратился в сизифов труд. Во всех книгах о пауках, которые господин Шютц мне одолжил, я ничего не нашла, что подходило бы к моему пауку. Уже то, что он упал с потолка, было нетипично для вдовы. Только в одной вещи я не сомневалась: это была самка. Самцы были незаметными и маленькими. Господин Шютц развил неясную теорию, что у паука из-за непреднамеренного путешествия в коробке с тропическими фруктами было нарушено естественное поведение. Но он сам не вполне в это верил.

Но теперь я сидела с гусиной кожей на шее перед террариумом и не знала, что делать дальше. Паук снова прыгнул несколько раз на стекло. Рано утром он разбудил меня, проделывая это. Голод, как причину, можно было исключить. За день до этого он обернул в кокон три взрослых сверчка и поглотил их. Странно было только то, что он почти не рос. Хотя мне это подходило, потому что, по-моему мнению, он был достаточно большой. Но на самом деле он должен был прибавить в весе.

В какой-то момент он перестал прыгать. Пару минут он сидел, как окаменевший, на крышке террариума, как будто размышлял о новом методе, как взломать свою тюрьму.

Потом он внезапно начал дрожать всем телом. В ушах у меня зажужжало, когда я, содрогаясь, наблюдала за ним. Жужжание не становилось громче, но стало более интенсивным. Даже если я находилась в самом удалённом углу комнаты, я всё ещё могла его слышать, как будто это было в моей голове. Паук продолжал постоянно дрожать, а моё отвращение неизмеримо возросло.

Нет. Хватит. Это животное я не хотела больше держать здесь. По расписанию у меня сегодня не было биологии, но я возьму его с собой в школу и вручу господину Шютц. Пусть сам разбирается с ним. Я не могла его больше выносить.

Жужжание не прекращалось. Казалось, никто этого не слышал, кроме меня. Но у меня от этого заболела голова, сильная, острая, пульсирующая боль в виске, которая постоянно разрасталась и по затылку дошла до правого плеча. Когда я смотрела на доску, то буквы и формулы вибрировали перед глазами. Солнечный свет казался мне таким ярким, что я жаждала, чтобы начался сильный ливень, и была рада, если небо иногда затягивало тучами.

После восьмого урока я сразу же пошла в биологическую лабораторию. Господин Шютц снова сидел позади медведя за своим маленьким, шатким столиком и прикалывал иглой сине-серого мотылька, чтобы потом положить его под стекло. Я поставила сумку с террариумом на стол, так, будто она содержала очень заразных болезнетворных микробов.

- Он ведёт себя странно, - сказала я и не могла предотвратить то, что в моём голосе послышался страх. - Я не знаю, что с ним.

Господин Шютц положил проткнутого мотылька в выдвижной ящик и посмотрел на меня испытывающе.

- С тобой всё в порядке, Елизавета? Ты кажешься мне бледной. Ты и вчера была молчаливой на уроке.

- Нет, - ответила я тихо. - Не в порядке. - Я не хотела и не могла обманывать его. Так же я не могла рассказать ему, что меня угнетало. - Но я справлюсь.

- Могу я тебе чем-то помочь?

Он снял свои очки для чтения. Он тоже выглядел усталым. Интересно, сколько ему лет? Во всяком случае, он больше не принадлежал к молодым среди учителей. Пятьдесят он точно уже превысил.

Я покачала головой и попыталась улыбнуться.

- Спасибо, но нет, вы ничего не можете сделать. Скажите мне просто, что происходит с пауком.

- Ну, тогда давай посмотрим на наше сокровище, - проворчал он деловито и открыл крышку.

Паук всё ещё дрожал. Он не выглядел больным или слабым, а скорее готовым к насилию. Жужжание в моей голове усилилось настолько, что я на короткое время закрыла уши руками. Господин Шютц не заметил этого. Его глаза были удивлённо направлены в сторону паука.

- Это необычно, - прошептал он. - Половое поведение. Она хочет спариваться. Хотя она живёт в неволе, и поблизости нет самца. Вот это да!

У меня было такое чувство, будто в моей голове что-то передвинулось, и освободилась новая сфера. Потом у меня перед глазами всплыла карта Таро с любовниками.

Когда я снова просыпалась из одного из этих ночных кошмаров и при включенном свете ждала, пока сердцебиение успокоится, я часто разглядывала эти карты. Это всё, что мне осталось от Тильмана и нашей короткой дружбы. Лунная карта была всё ещё для меня загадкой.

Башня - без сомнений, в промежутках моя жизнь была настоящим хаосом. Хаос, который становится всё более и более угрожающим. Но любовники? Эта карта призывала к решению, было написано в книжки моей мамы. К тяжёлому решению, которое не всегда можно было принять только головой.