Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

чувствовал, что госпожа Бонапарт никогда не простит его за такое положительное обличение. К тому же он понял, что она не хочет вмешиваться в его дело и что, вероятно, счет просто кинули в огонь вместо его прошения.

Не знаю, как пережил Сере этот несчастный случай, но вы видите, что госпожа Бонапарт, при всей своей доброте, при всем радушии и желании помогать, часто оказывалась ненадежным покровителем. Она была приветлива и в самом деле любила одолжить; но это желание уступало легчайшему страху рассердить Первого консула, и, сверх того, она всегда соглашалась с тем, кто последний приходил к ней. Я видела неприятные последствия этой слабости, которая приводила в отчаяние Наполеона.

Он очень любил Мальмезон. Я уже рассказывала, как проводили там начало утра. Наполеон чуть ли не приказывал, чтобы все держались там совершенно свободно, и всегда препятствовал госпоже Бонапарт вводить сложные обряды, налагаемые этикетом: она хоть и тяготилась ими, но любила их. Я смеялась, читая у одного современного автора, будто Жозефина сказала однажды: «Ах, как все это скучно мне! Я создана быть женою земледельца!»

Вероятно, особа, которая написала это, никогда не слышала разговоров госпожи Бонапарт — ни Жозефины, ни императрицы — и не следовала за нею на всех этапах ее жизни. Особенно туалет был одною из важнейших частей жизни госпожи Бонапарт. И она заботилась о нем гораздо больше, нежели о самой своей жизни. День не удался, если она не переоделась утром три раза. Впрочем, нельзя осуждать этой склонности в женщине, которая близка к высшему могуществу. Кто не пожелал бы, чтобы вкус французских королев никогда не оказывался для народа тяжелее, чем страсть Жозефины к туалетам! Для оплаты ее счетов не были нужны огромные налоги, даже если Первый консул находил, что жена его издерживала на несколько тысяч франков больше, нежели он определял ей на расходы.

По средам в Мальмезоне устраивали обеды, почти церемониальные. Тогда съезжались: второй консул (третий жил чрезвычайно уединенно и почти не оставлял своего семейства[96]), государственные советники, министры, некоторые генералы, особенно уважаемые, и добродетельные женщины, потому что в это время Наполеон был строг в выборе общества для госпожи Бонапарт.

Девица Богарне и Жозефина сказали мне, что мы будем играть комедии и мне отводится амплуа субретки. Жену полковника Савари тоже включили в нашу труппу вместе с Жюно, Бурьеном и Евгением Богарне. Лористон тоже был хороший актер.

— Гражданин Камбасерес! — сказал однажды вечером Первый консул. — Вы должны играть комедии с нашими молодыми людьми. Ваша роль — благородный отец.

— Не шутите, гражданин консул, — возразил Камбасерес. — Я играл, и, могу сказать, с некоторым успехом, Монтосьеля в «Дезертире».

— Правда?.. Ну так это доказывает, что нет ничего невозможного на свете.

Не безделица была играть перед тремястами зрителями, включая Первого консула. Даже довольно странно, что я, самая смелая в обращении с ним из всех живших в Мальмезоне и после обращавшаяся с ним как с ребенком (он сам сказал это на острове Святой Елены), не переносила ни малейшего суждения его, справедливого или несправедливого, о моей роли. Я была убеждена, что он ошибается и я сама знаю, что делаю, особенно с помощью Дюгазона, моего репетитора.

Обедали, как я уже сказала, в шесть часов. В хорошую погоду Первый консул приказывал накрывать стол в парке. Место для этого назначалось слева от небольшой лужайки перед домом, в начале правой аллеи. Теперь нет уже и следов этой аллеи: осталось лишь несколько каштанов.

Первый консул не любил долго оставаться за столом, и если обед продолжался полчаса, ему казалось, что это уже долго. Когда он бывал в хорошем настроении и мог уделить отдыху несколько минут, то в хорошую погоду играл с нами в бары. Он и тут обманывал, так же как в реверси, и прибегал на место, не крича barre! Жульничество его возбуждало самый искренний смех. Во время игры Наполеон скидывал свой мундир и бегал, как заяц или, лучше сказать, как газель, которую он тоже приучил бегать за нами, и проклятое животное раздирало наши платья и часто царапало нам ноги.

Однажды после обеда Первый консул сказал нам:

— Давайте играть!

Завоеватель мира сбросил на землю свой мундир и начал бегать, как школьник.

Тогда Мальмезонский парк был не таков как теперь, после самый постыдный вандализм сделал все, чтобы истребить даже воспоминание о прежней роскоши кустов и деревьев. Как будто это дурачье может отнять у Мальмезона могущественное его волшебство!.. Вдоль дороги шел небольшой ров, со стороны поля, которое позже купили для насаждения явора и тюльпановых деревьев. Таким образом, любопытные могли легко видеть с этого поля и даже издалека, что делается в парке. Со стороны замка тут располагалась железная балюстрада. Госпожа Бонапарт не играла, и они с госпожой Лавалетт опирались на эту балюстраду. Вдруг Жозефина увидела двух мужчин и ужаснулась: в самом деле, их лица и общий вид могли испугать кого угодно в то время, когда Франция еще трепетала от покушений. Оба они были дурно одеты и говорили тихо, глядя на Первого консула. Я тоже перестала играть и подошла к госпоже Бонапарт. Она взяла меня под руку и сказала госпоже Лавалетт, чтоб та позвала своего мужа или Евгения, стараясь не попадаться на глаза Первому консулу, который терпеть не мог страхов и предосторожностей такого рода.

— Вам надобно что-нибудь, граждане? — спросила она дрожащим голосом.

— О, нет, ей-богу нет, гражданка!.. Мы так, глядим… Разве нельзя оставаться на этом поле?

— О, нет, нет! — поспешила ответить госпожа Бонапарт. — Но…

— А, так это потому, что мы глядим на Первого консула?.. Да как же не удивляться?! Я сейчас говорил моему брату, что вижу первого человека республики, который забавляется, как самый простой француз. Посмотри! — сказал незнакомец, схватив за руку товарища и указывая ему пальцем на Первого консула, который держал моего мужа за ухо. — Посмотри, как он его схватил! Со мною он не справился бы так легко!

Когда этот человек оканчивал свою фразу, то невольно сделал пируэт и очутился лицом к лицу с Раппом, которого встретила госпожа Лавалетт и, разумеется, не имела нужды подстрекать: он бросился туда, где была малейшая тень опасности для его генерала.

— Что вам здесь надобно? — спросил он громовым голосом у этого человека. — Чего вы хотите?.. Милостыни?.. Ступайте на задний двор. Что вам тут глазеть в сад и пугать дам своими разбойничьими ухватками!.. Я велю вас взять под стражу, если вы не будете отвечать мне…

— Ну уж это, мне