Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

его от посредственности со всей силой и благородством своего дарования. У меня есть больше восьмидесяти писем Клебера, и я представлю некоторые из них. Эти письма замечательны своей определенностью, ясностью, удивительным дарованием, которое показывал этот человек, между тем как в Англии считали его погибшим безвозвратно. Жюно чувствовал к нему неприязнь очень естественную: он знал, что Клебер не любит Наполеона. Но в то же время он умел ценить его таланты. Во время экспедиции в Сирию Жюно все время находился под началом Клебера и мог наблюдать мужественный и прекрасный характер его. Тогда-то большей частью и состоялась у них переписка, которая находится теперь в моих руках. Эти письма драгоценны, даже для истории Египта. Такие документы гораздо важнее тех, которые можно всегда найти в военных архивах и которые иной генерал берет, комбинирует из них книгу и ставит на ней свое имя.

Мы помним еще то время, когда было в моде критиковать Наполеона не только за его ошибки, но и за славные годы жизни. Говорили, что бегство его из Египта было поступком недостойным. Хорошо было бы отвечать на такие глупости, потому что это досадно до смешного; но гораздо лучше отказаться от маленького мщения, чтобы отомстить вполне. Надо с доказательствами в руках представить то, что само собою должно было бы прийти на ум людям, нападающим на его славу потому только, что она высока и блестяща. Но мыши не могут изгрызть ни мрамора, ни бронзы.

С тех пор как я повзрослела и могла понимать Бонапарта, с того дня, как мой юный слух начали поражать его планы и предприятия, я всегда видела, что самым пламенным желанием его было устроить переворот и великое движение на Востоке. Египетский поход был замышлен и произведен именно им. Неужели в самом деле думают, что блистательная мысль водрузить знамя Франции на пирамидах принадлежала Директории? Совсем нет[93]. Идеи о Востоке беспрерывно теснились в его уме: иногда он по три часа говорил об этом предмете и часто говорил даже безрассудства, да еще с таким важным видом, которого нельзя себе представить без улыбки; но чаще из этого вулкана вылетали потоки искр, предшественники лавы, которую некогда он должен был разлить. Бонапарт часто говорил о Востоке с нашим другом, контр-адмиралом Магоном, он расспрашивал его об Индии; а тот, Шахерезада в мужском платье, был радехонек отвечать на бесконечные вопросы. Наполеон слушал его с жадностью, страстно глядел на адмирала и, казалось, пожирал каждое его слово. Иногда он восклицал: «Так, точно так! На могущество Англии надобно напасть в Индии! Там до́лжно поразить его. Россия не хочет пропустить нас в Персию? Ну так мы пойдем другой дорогой! Я знаю эту дорогу и пойду по ней!»

Сначала он хотел идти в Турцию; потом мысль его остановилась на предприятии более существенном. Когда решено было идти в Египет, Наполеон говорил Жюно и некоторым другим из своих приближенных офицеров: «Я иду вознаградить бедствия наших колоний, разоренных или потерянных. Египет — вознаграждение великолепное. Целью экспедиции должно быть освоение Францией этой богатой страны».

Такова была главная мысль его во время прибытия в Египет и во все время, пока он оставался там. Каково же было видеть ему, что флот сожжен и все средства внутренней безопасности отняты этой потерей!

Надобно самому быть существом мелким в понятиях и даже, скажу больше, глупым, надобно быть слугой самых мелких страстей, чтобы приписывать кому-нибудь такие намерения, какими награждают Наполеона при отъезде его из Египта. Решая такой важный предмет, судили только по предположениям. И вообще, чего нельзя доказать, о том надобно судить по предположениям; иначе запутаешься.

Но что говорят предположения? Первое: Бонапарт возвратился во Францию за пособиями, в которых Директория так долго отказывала ему. Второе: Бонапарт, узнав, в каком ужасном состоянии находится Франция, и, слушаясь честолюбия, зажженного в нем четырьмя годами беспрерывных успехов, отправился в Европу захватить власть, вырвав ее у тех, кто угнетал отечество его своим железным скипетром.

Вот два объяснения: одно явное, другое скрытное; я полагаю, что на последнем до́лжно основать суждение. Читатели видят, что я говорю не без оснований.

Бонапарт узнал об истинном состоянии дел в Европе от Сиднея Смита; он узнал, что русские покрыли трупами французов поля Италии, театр его побед, на котором солдаты его взрастили столько лавров; он узнал, что безначалие открыло иностранцам границы Франции, а наши деревни, опустошаемые разбойниками, оказались на краю гибели от бедствия еще ужаснейшего — от насильственного займа. И вот когда, оглядываясь вокруг себя, он увидел, что спасение армии зависит от пособий, тщетно ожидаемых им из Европы, он принял решительные меры. Он решился пройти сквозь тысячу опасностей и потребовать от Директории отчета в бедствиях отечества и в том забвении, на какое осудила она Восточную армию. Таковы были тогда помышления Наполеона, и если в ту минуту, когда он ступил на корабль, уносивший его во Францию, к этим соображениям присоединялась еще мысль стать некогда главою ее, то слава поставила его уже так высоко, что он мог глядеть на эту власть и не быть обвиняемым в тщеславии.

Опасности, какие должен был преодолеть он для возвращения во Францию, были бесчисленны: англичане, турки, русские, но всего больше корсары, наводнившие западную часть Средиземного моря, представляли столько опасностей, сколько было волн, ударявшихся в его корабль. Он презрел все. А какой жребий ожидал его? Плен всюду, рабство в одном случае и смерть в другом. И от какой ужасной участи бежал он, когда оставлял Египет? Он только что одержал важную победу и после выигранной под Абукиром битвы, появившись перед жителями Египта в грозном положении, мог собрать большую часть контрибуционных денег, не заплаченных прежде. Говорили, что 20 марта 1799 года Бонапарт получил официальное известие из Европы о континентальной войне. Это можно прочесть в книге, которую я уважаю, потому что большей частью она говорит правду (сочинение господина Монгальяра). Но здесь я вынуждена поправить его. Генерал Бонапарт не получал никаких известий в означенное время — последние, какие дошли до него, были посланы из Генуи французским консулом при Лигурийской республике за десять месяцев до получения их в Египте. Следовательно, он решился в ту самую минуту, когда получил известие через англичан.

Можно упрекать его только за то, что он взял с собой трех человек, которые были важнее тысяч солдат: Ланна, Мюрата и Мармона. К ним можно прибавить еще и Бертье: его имя имело большое влияние на настроения солдат. Но Клебер,