Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Я знала всю историю Делатюда, потому что Брюнетьер общался с ним, когда тот вышел из тюрьмы. Но после он потерял его из виду, к большому моему сожалению, потому что ничего я так не желала в мире, как увидеть Делатюда.

Когда он появился, я пошла навстречу, с почтением и умилением. Я взяла его за руку, подвела к креслам, подложила ему под ноги подушку, словом, если б это был мой дядюшка, я не приняла бы его лучше. Внимательность моя относилась и к его спутнице, госпоже Лемуан[92].

За завтраком я только ими и занималась, но очарование мое скоро развеялось от скуки, самой тяжелой, какую я когда-нибудь испытывала. Я увидела лишь старого болтуна, который беспрестанно повторял одно и то же, да так многословно, что от этого можно было умереть. Жюно знал, что это случится, и смеялся, как обыкновенно смеются над обманутыми в ожиданиях. Господин Делатюд точно содержался под стражей, годы провел в тюрьме, но рассказывал об этом так нелепо, так усыпительно, что я с отчаяния обратилась к госпоже Лемуан. Тут было совсем другое дело: Лемуан, торговка, белошвейка, что-то в этом роде, покинула свои занятия и совершенно предалась жребию Делатюда с тем, чтобы уже никогда не оставлять его. Она рассказала нам, что однажды на улице Сен-Дени нашла у ног своих большой сверток. Это были дощечки из хлебного мякиша, на которых бедный заключенный писал своею кровью. Пером служила ему толстая рыбья кость. Он узнал, что Сартин умер, и потому молил о своем освобождении. Госпожа Лемуан пришла к начальнику полиции и сообщила ему, что Помпадур умерла уже через несколько лет после ареста бедного Делатюда. Таким образом мщение пережило эту женщину. Начальник полиции принял к сведению продолжительность заключения, и Делатюда освободили, даже с небольшою пенсией. Он соединил все, что у него было, с тем, что имела Лемуан, и они, по-видимому, жили как отец с дочерью — это достойная уважения часть истории Делатюда.

Я узнала от Жюно, что это он оформил освобожденному заключенному пенсию в двести франков из сумм, бывших в его распоряжении. Признательный Делатюд хотел подарить мне свой саквояж; но с моей стороны было бы слишком бессовестно принять даже часть его содержимого. Правду сказать, великодушие мое было не слишком обширно, потому что я не дорожила ни одною из вещей, бывших в саквояже, кроме веревочной лестницы.

Эта лестница была образчиком человеческого терпения. Когда подумаешь, сколько времени надобно было сначала раздергивать лоскутья чулок, платков, сукна, салфеток, всякого платья… потом ссучить из них нитки и сделать веревку, толщиной по крайней мере в палец!.. Но для меня еще удивительнее была работа над ступеньками. Вырезать из хвороста дурным перочинным ножиком (потому что другого ножа не было) больше ста палочек — таких, чтобы они могли удержать тело человека!.. Господин Делатюд рассказывал мне, что во время первого бегства из Венсена не мог измерить высоты башни и потому лестница его оказалась коротка. Он спрыгнул и вывихнул кисть руки.

Мне было довольно странно — а он очень дурно объяснил мне это, — почему не поместил он в свой мемуар всего, что случилось с ним; например, многого, что рассказывал мне. Я удивлялась, а он отвечал, что правительство было, конечно, снисходительнее при Людовике XVI, нежели при Людовике XV, однако оно не дало бы ему пенсии, если б он выразил слишком много неудовольствия. Признаюсь, услышав эти слова Делатюда, я окончательно утвердилась в своем суждении о нем. Как человек, который провел столько лет в тюрьмах, может видеть опасность в том, что будет громко жаловаться? Вообще господин Делатюд оказал на меня впечатление прискорбное, потому что разрушил одну из моих иллюзий. Я представляла себе его человеком почтенным, жертвой, которая внушает своим обхождением только жалость и уважение.

Лемуан сказала нам, что Первый консул также хотел видеть Делатюда. Я тотчас подумала, как он надоест ему, потому что Наполеон не мог терпеть, даже в самых близких себе людях, не только длинных фраз, но и просто многих фраз.

Среди друзей, которых Жюно представлял мне, имена иных обращали на себя мое особенное внимание. В их числе, разумеется, был господин Шарль.

Известный только под именем Шарля (это его фамилия), этот господин был в то время, о котором говорю, молодым человеком лет двадцати семи или восьми. Небольшой ростом, очень хорошо сложенный, с приятными чертами лица, он, однако, имел несчастье быть человеком не светским. Я совсем не думаю сказать о господине Шарле и о тех, кто похож на него, что-нибудь неприятное. Право, нет; но я говорю, что думаю, и женщины прямодушные согласятся со мною.

Господин Шарль есть лицо почти историческое: он останется навсегда подле великого имени. На таких людей падает луч великого светила и, освещая их, делает их самих светильниками, также освещающими в свою очередь. Вот где можно изучить в совершенстве систему рикошетов!

Господин Шарль родился в Романе в семье простого буржуа. Брат его был плац-адъютантом в Марселе во время Итальянской войны. Сам он вступил в роту конных стражей, которая составилась в Безансоне в самом начале революции. Эта рота, после отправленная в Италию, стала основанием гвардии Бонапарта. В Милане господин Шарль, уже поручик, служил в должности адъютанта у Леклерка, и когда тот, женившись на Полине Бонапарт, получил звание бригадного генерала, Шарля произвели в капитаны и назначили адъютантом к генералу Леклерку.

Жозефина Бонапарт как раз тогда приехала в Милан. Она жила во дворце Сербеллони и уже представляла собой владетельную особу. Шарль, вместе со всеми другими офицерами, был представлен ей, но как адъютант зятя Бонапарта требовал и добился особого внимания. Главнокомандующий, беспрестанно отсутствуя, не видел и не слышал ничего, кроме того, что происходило непосредственно вокруг него; но сестра его, госпожа Леклерк, совсем иное дело: во-первых, она не была ничем занята и, видимо, как существо очень трудолюбивое, хотела найти себе какое-нибудь занятие. Почему бы не понаблюдать за поведением госпожи Бонапарт, которую она ненавидела? А еще она могла надеяться на вознаграждение, хотя, думаю, в этом она ошиблась. Вскоре Полина заметила, что Шарль и госпожа Бонапарт очень близки друг к другу и что эта связь, нежная дружба, занимала их чрезвычайно. Господин Шарль, как я уже сказала, был тогда очарователен: он носил великолепный гусарский мундир, обшитый золотом, и вообще одевался щегольски. Лишь только Наполеон уезжал куда-нибудь, господин Шарль являлся во дворец Сербеллони завтракать. Госпожа Бонапарт казалась привязанною к нему с живейшим участием, об этом знали все