Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

— Коля! — окликнула Алиса, выглянув из сеней, — Затопи печку, я уже картошку почистила!

Он улыбнулся и направился к поленице дров, приткнувшейся к покосившейся сараюшке. «А то, что дороги не стало, может быть, и хорошо, — подумал он. — Впервые мы с Алисой вдвоем…».

3

Они сидели рядом на деревянной скамье и смотрели на огонь. Голубые сумерки медленно вползали через квадратные окна в небольшую комнату с низким, немного провисшим потолком. Сугробы вокруг яблонь сначала посинели, затем будто подернулись серым пеплом, на очищенном от облаков небе тускло замигали первые звезды. И блеск у них был почему-то металлический. Лишь одна над старой яблоней была яркой с голубоватым отливом и короткими лучами. Сосновые и березовые поленья горели ровно, дымоход удовлетворенно урчал, чугунная плита с кружками малиново заалела. Закипающий чугунок с картошкой тоже издавал свистящий, булькающий звук. Полусонная муха лениво ползала по побеленному боку русской печи. Николай специально приоткрыл дверцу плиты, несколько красных угольков после гулкого выстрела березового полена выпрыгнули на железный лист на полу.

Дрожащий багровый отблеск — свет еще не был включен — играл на округлом лице девушки, пышные волосы бронзово светились, в широко раскрытых глазах пляшут огоньки. Взгляд ее отстраненный и задумчивый. Голова по-птичьи наклонена вбок. Он понимал, что Алиса ушла в себя, и молчал. Впрочем, говорить и не хотелось, было приятно смотреть на играющий, изменчивый огонь, ощущать тепло на лице. Сгорая, полено постепенно превращалось в некое суставчатое щупальце, от которого раз за разом отслаивалась невидимая розовая пленка. Чем становилось темнее за окном, тем явственнее отражались на стенах и даже на потолке кружевные блики огня. Постепенно печка заворожила и Николая, мысли его текли спокойно, торжественно, даже скорее не мысли, а цветные картинки минувшего лета. Почему-то перед глазами возникла опаленная осенью, шумящая на ветру береза, щедро рассыпающая окрест золотые пятаки, утка с выводком утят на озере, пышная гряда кучных облаков, тяжело нависших над зубчатой кромкой соснового бора, багровое закатное солнце, распустившее по облакам разноцветные прямые лучи…

— Ты слушаешь, что он говорит? — дошел до него тихий голос Алисы. Она все так же завороженно смотрела на огонь. И естественный вопрос: «Кто говорит?» — не сорвался с его языка. Говорят, влюбленные понимают друг друга с полуслова, одного взгляда…

— Огонь рассказывает, что в мире тревожно, непонятно, что происходит у нас в стране, люди злые и алчные в предчувствии еще более тяжелых времен…

— …пророчит нам беды, чуть ли не голод, инфляцию, — в тон ему подхватила Алиса. — Горожане половину рабочего времени рыскают по магазинам, выстаивают за разной ерундой в длинных очередях, жулики и спекулянты жиреют, гребут лопатой миллионы, преступники все больше наглеют, убийцы и насильники становятся героями телепередач…

— Порнография заполонила все вокруг, в театрах на сцене чуть ли не совокупляются… — перечислял Уланов. — Молодежь ни во что, кроме рок-музыки, не верит, ни во что не ставит учителей, родителей. И такая вольная жизнь молодежи нравится.

— Совсем молоденькие девочки, начитавшись «интердевочек», рвутся в проститутки, наплевав на СПИД и венерические болезни…

— Семья разрушается, женщины не хотят рожать детей, некоторые выбрасывают их на помойку.

— Я хочу родить мальчика, — совсем другим тоном произнесла Алиса.

— Или девочку…

— И мальчика и девочку, — улыбнулась она.

— А дальше твоя фантазия не идет? — покосился на нее Николай. Одна щека его покраснела от жара. — Моя прабабушка имела одиннадцать детей… Раньше их не считали, а рожали почти каждый год.

— Ну, я не хочу быть родильной машиной, — запротестовала она. — Крольчихой!

— Раньше большинство россиян жили в деревне, а там каждый ребенок — это будущий работник, кормилец, а в городской квартире и с двумя детишками тесно.

— Ты намекаешь, что мы будем жить в деревне?

— А почему бы и нет?

— Здесь можно превратиться… в Вонючку, — с отвращением произнесла она.

— Ты не превратишься, — улыбнулся он. — Вонючка — это слуга Сатаны, как ты сказала…

— Я сказала, что ее в детстве поцеловал Сатана, — возразила она. — Я научилась различать людей, отмеченных Сатаной. Их в тысячу раз меньше, чем хороших людей.

— Сатана метит своих людей, а Бог?

— Бога люди забыли, вернее, слуги Сатаны, пришедшие к власти, заставили их забыть Бога. Разрушали церкви, убивали священников, преследовали верующих… Прикидывались атеистами, а сами верой-правдой служили Сатане. А сейчас люди снова возвращаются к Богу.

— Алиска, да ты, никак, стала верующей?

— Какая я верующая? — помолчав, ответила она. — Не знаю ни одной молитвы и толком креститься-то не умею. Но верю, что Бог меня не оставит.

— Я с детства всегда с большим уважением относился к религии, — сказал Николай, — Меня мальчишкой водила в церковь на богослужения моя бабушка. Она меня и окрестила тайком.

— Лидия Владимировна? — удивилась Алиса. — Я думала, она посещает только театры.

Николай нагнулся и подбросил несколько поленьев. В печке на минуту стало тускло, дымно, а затем снова ярко полыхнуло пламя и весело загудело в дымоходе. Они даже отодвинулись от огня.

— А что сейчас говорит нам огонь? — он сбоку взглянул на девушку.

— Не говорит, а поет печальную песню на слова Сергея Есенина, — улыбнулась Алиса — Клен ты мой опавший, клен заледенелый, что стоишь, согнувшись, под метелью белой…

— Я слышу другую песню, — серьезно сказал Николай — Огонь поет о вечности, о космосе, о смерти и любви… Все преходяще, а земля, воздух, вода — вот что дает жизнь всему сущему…

— А любовь?

— Любовь — это самое драгоценное, что дарит Бог людям, но не все это понимают.

— А ты понимаешь?

— Любовь не к каждому приходит, — все так же торжественно и несколько высокопарно продолжал он. — Это кому как повезет.

— Нам с тобой повезло, — уверенно сказала Алиса. — Я это знаю.

— Я — тоже, — улыбнулся он.

Чугунок с картошкой клокотал, брызги испарялись, не долетая до раскаленной плиты. Алиса ногой в мягком сером валенке чуть прикрыла дверцу. Запахло паленой шерстью. В доме становилось тепло, муха уже весело жужжала, перелетая с печки на дверь и обратно. У мух какой-то свои извилистый маршрут, которому они следуют с завидным постоянством.

— Может, и вправду переберемся в деревню? — негромко произнесла Алиса — К черту кроликов, раз они даже потомство свое не умеют сохранить! Заведем корову, поросят, кур, уток…

— …гусей, приманим тележным колесом на крыше аиста… — вставил Николай — Правда, тележное колесо теперь трудно найти.

— Аиста? — повернула к нему удивленное лицо девушка. Одна щека ее тоже алела ярче другой, а глаза прищурились — Я их только на картинке видела.

— Существует поверье, что аист, поселившийся на крыше, приносит дому счастье.

— После всего, что было… Я верю, Бог не допустит, чтобы мы были несчастливыми, — убежденно произнесла она.

— На Бога надейся, но сам не плошай…

Алиса, подавшись вперед, задумчиво смотрела на огонь. Маленький прямой нос сморщился, будто она собралась чихнуть, огромные глаза стали продолговатыми, в них снова плясали желтые огоньки.

— Мне соседка — жена Митрофанова — сказала, что Гена с горя снова сильно запил, — помолчав, сказала Алиса — На пару с Коляндриком. Пили брагу и самогон… — она повернула голову к Николаю. — Скажи, Коля, почему люди такие злые? Я уж не говорю про Вонючку. Ну зачем они подожгли клетки? Ведь Гена выращивал этих кроликов, чтобы сдать их в заготконтору на мясо, а из шкурок наделали бы зимних шапок. Я понимаю, когда кооператора-спекулянта ненавидят за то, что он в одном месте покупает государственные товары, а потом в другом втридорога их перепродает населению, а вы же с братом занимались тяжелым, неблагодарным трудом на пользу людям. Выходит, ты, Гена, Чебуран попусту работали все лето?

— Гена толковал, что должен заготконторе около двух тысяч рублей, да и за клетки с него взыщут. Вряд ли он их застраховал.

Они поужинали на кухне за маленьким столом, у окна на тумбочке стоял включенный телевизор, передавали хоккейный матч. Под гул толпы похожие на космонавтов игроки с клюшками гонялись друг за другом, иногда схватывались у барьеров. Судья в полосатой блузе на коньках вертелся в самом центре. Он напоминал юркого бурундука, попавшего в самую гущу схватки и пытавшегося спасти свои ноги от коньков и клюшек игроков. В доме было тепло, на подоконниках заблестели продолговатые лужицы — остатки белой наледи. Окна запотели, лишь наверху были чистыми. Видна полоска звездного неба. Будто старушечья рука, тянулась к форточке голая яблоневая ветка. В печке прогорели головешки. Николай помешал угли кочергой, вызвав сноп красных искр. Трубу еще рано закрывать, пусть исчезнет ядовитый голубоватый огонек, все еще витавший над раскаленными углями.