Поцелуй сатаны - Вильям Козлов

— На каждого умного по дураку, на каждого доброго по злодею, — сказал Уланов. — Так было, наверное, так и будет…

— Пока ты был в издательстве, я прочла поэму Сергея Есенина, — будто не слыша его и напряженно глядя на шоссе, проговорила Алиса — Меня потряс его «Черный человек»…

Черный человекГлядит на меня в упор.И глаза покрываютсяГолубой блевотой,Словно хочет сказать мне,Что я жулик и вор,Так бесстыдно и наглоОбокравший кого-то.Друг мой, друг мой,Я очень и очень болен.Сам не знаю, откуда взялась эта боль.То ли ветер свиститНад пустым и безлюдным полем,То ль, как рощу в сентябрь,Осыпает мозги алкоголь.

— Я тоже люблю Есенина, — заметил Николай.

— Это самый честный, правдивый, талантливый поэт, которого я знаю. Я имею в виду советский период. И стихи его пронзительные, западают в душу… Но о нем редко вспоминают, мало издают, зато Ахматова, Пастернак, Цветаева, Мандельштам все заполонили, а на мой взгляд, они все вместе не стоят одного Есенина!

— Ты слишком уж категорична, — улыбнулся он. — Ахматова — прекрасная поэтесса. Кстати, ты ее очень любила.

— Теперь я люблю Есенина, — ответила она. — Взяла с собой его четырехтомник. Как жаль, что он так рано умер. Говорят, его завистники убили?

— Одного ли его? А Пушкин, Лермонтов, Рубцов?

— Почему талантливым людям так трудно живется?

— А кому легко?

— Дуракам, посредственностям и негодяям, — убежденно сказала она.

Только что было светло, солнечно, вдруг в лобовое стекло стала неслышно ударяться снежная крупа, по асфальту зазмеилась поземка, небо над шоссе набухло густой синевой, местами переходящей в черноту. Рваные белесые облака проносились, казалось, над самым асфальтом.

Снежная крупа превратилась в крупные белые хлопья, они плясали перед глазами, устремляясь прямо в лицо, но перед самым стеклом двумя потоками расходились в стороны.

— Господи, как красиво! — вырвалось у Алисы — Мы попали в снежную бурю, нас с головой занесет сугробами, как бедного барона Мюнхгаузена!

Глядя на снежную круговерть — шоссе просматривалось всего на каких-то метров пятьдесят — Николай, сбавив скорость, мучительно вспоминал что-либо из Есенина про снег, зиму…

Пускай ты выпита другим,Но мне осталось, мне осталосьТвоих волос стеклянный дымИ глаз осенняя усталость…

Почему именно это четверостишие пришло на ум?..

Алиса широко распахнутыми глазами, казалось, вбирала в себя метель, бледное, с розовым ртом лицо ее омертвело, не вздрогнут густые ресницы, такое ощущение, что она перестала дышать.

Вспомнились и зимние стихи…Снежная замять дробится и колется,Сверху озябшая светит луна.Снова я вижу родную околицу,Через метель огонек у окна.

— Коля, ты не будешь меня попрекать… прошлым? — каким-то безжизненным голосом спросила Алиса.

— Ты опять про это…

— Не только про это, я… вообще. У меня было бурное прошлое… Это проклятое прошлое аукнулось и в настоящем…

Он стал тормозить, яростная снежная свистопляска заполонила все вокруг, уже не видно стало дороги. Из лохматой бури вдруг выглянули два бледно-желтых глаза, обведенных фиолетовыми кругами, а затем смутно обозначились контуры огромного грузовика, который шпарил посередине шоссе. Съехав на обочину, Уланов включил подфарники, проехал немного по проселку и выключил зажигание. Повернулся к притихшей девушке, обнял ее и поцеловал. Сначала она была будто мертвой, затем стала неуверенно отвечать. Губы ее вспухли, были сладкими от неяркой помады, от волос пахло знакомыми духами. Он хотел с зарплаты купить ей французские, но не тут-то было, спекулянты драли за них двойную цену.

— Какое прошлое, Алиска? — бормотал он, чувствуя, как им все сильнее овладевает неистовое желание.

— Где мы? — как во сне доносился ее тихий грудной голос. — Почему ты остановился?

— Мы в снежном царстве, Алиска! Сам Бог прикрыл нас белым пуховым одеялом…

— Тут неудобно, Коля! А если кто-нибудь увидит?

— Я уже не различаю, где небо, а где земля, — шептал он. — Только ты и я…

— А Он? — шепотом спросила она.

— Он? Кто это, Алиса?

— Он все видит и слышит.

— В таком случае, Он нас благословил…

Николай ощупью нашел рукоятку, и спинка сидения вместе с девушкой опрокинулась назад. Он стащил с нее свитер вместе с рубашкой, стал целовать набухающую грудь.

— Ты сумасшедший! — шептала она. — И я — сумасшедшая… Ну, целуй еще, милый! Господи, мы с тобой как в облаке… И пусть я рожу тебе сына…

— Я согласен и на дочь… — счастливо засмеялся он.

2

Северный ветер с колючими снежинками покалывал щеки, слышался негромкий, будто стеклянный стук обледенелых ветвей яблонь, звучно похлопывал на крыше оттопырившийся кусок рубероида. Расстилавшееся внизу под снегом озеро почему-то представилось Уланову Млечным Путем, опустившимся с серого неба на землю. Непривычная тишина нарушалась лишь цвиканьем клевавших на фанере крошки синиц. Это Алиса каждое утро подкармливала их. Из труб тянулись клубки дыма. Ветер подхватывал их и разбрасывал над крышами, не давал подняться повыше.

Даже сквозь снежную побелку у изгороди безобразно чернели остовы кроличьих клеток с почерневшими сетками, да и забор местами выгорел. Кроличья ферма, как с гордостью называл Геннадий свое хозяйство, перестала существовать. Когда Николай с Алисой уже в сумерках три дня назад подъехали к Пал кину, то старый дом их встретил слепыми окнами и тишиной. Ни одна тропинка в снегу не вела к нему. Хорошо еще, что брат оставил ключ от навесного замка под застрехой, а то пришлось бы раму выставлять, чтобы попасть в дом. Уезжал, здесь было оживленно: в клетках шуршали кролики, во дворе разгуливали по снежной пороше куры, хрюкал в закутке боров Борька, жена брата Лена крутилась на кухне, а сейчас все мертво, тихо. Сгорели только кроличьи клетки, до дома огонь не добрался. Тут и без следователя понятно, что был поджог…

Вскоре зашедший, как он выразился, «на огонек», сосед Иван Лукич Митрофанов прояснил обстановку. Сняв кроличью шапку, присел прямо на порог, выставив короткие ноги в серых валенках с кожаными напятниками, редкие седые клочья волос торчали над ушами, как рожки дьявола. Широкое смуглое лицо его с мясистыми бритыми щеками казалось несколько смущенным.

— Как в Питере? — начал он разговор издалека. — Народ бурлит? Всякие там митинги, забастовки… Не хочет отдавать партия власть Советам? Мы тут ленинградскую программу ловим по телевизору… Мужики жалуются, ничего теперь путного не купишь в Ленинграде. Все прибалты вывезли. Бывало раньше, подвалят туда в пятницу вечером или в субботу утречком и полные машинки набьют мясом, курями, колбасой, сыром, ну, само собой, вином-водкой, а теперя, говорят, набегаешься по магазинам, пока свой коробок набьешь! И эти какие-то визитки ввели. Что получше — только по им или по паспорту отпускают. Куда идем, братцы?

— Самим надо продукт производить, а не из города вывозить, — в сердцах вырвалось у Николая — Паршивое яйцо у вас не купишь!

Ему противно было смотреть в магазинах, как приезжие в Ленинграде скупали все подчистую, не только продукты, но и промышленные товары. Прямо какое-то татаро-монгольское нашествие! Крепкие, упитанные мужички и разбитные коренастые женщины всю неделю сновали по магазинам, увеличивая и без того длинные очереди, скупали все подряд и в огромных количествах. Сразу занимали по нескольку очередей. Даже сметану брали в жестяные бидоны…

Что и говорить, с продуктами питания, с товарами ширпотреба стало совсем плохо, где-то можно было и понять приезжих из других регионов, где, как говорится, шаром покати в магазинах, но и любоваться у себя на пустые прилавки и полки было обидно. Почему бы заготовителям из провинции не подумать о том, что испокон веков там даже в городках люди держали скотину, всякую живность, не только себя обеспечивали, но и в центр возили на продажу, а теперь все везут из города.

Иван Лукич как-то без особого интереса выслушал Уланова.

— Я не езжу в город, слава Богу, — обронил он — Мне харча хватает и со своего хозяйства. Сам диву даюсь: откуда у людишек столько денег стало, что скупают всякую всячину, что нужно и не нужно. Давеча заглянул в сельмаг, так за десятирублевой кооперативной колбасой давятся бабы! Про водку я уж не говорю, коли привезут, так готовы по десять бутылок хватать… И какая это гнида эту канитель с продажей спиртного в стране учинила? Вот она, настройка-перестройка! Деньги без меры печатают, а товару нет никакого. Куды же смотрят наши народные правители? Я уже и телевизор выключаю, как начинают показывать заседания Верховного Совета, одна пустая брехня. Иной вроде и красиво бает, правду-матку режет в глаза начальству, а толку никакого! Начальство слушает да ест, как тот самый кот Васька. И, наверное, вкусно ест и пьет, чего хочет. Начальство за водкой не давится в очередях… — он снизу вверх глянул на стоявшего у низкого окна Николая. — Чего же про брательника-то не спрашиваешь? По-моему, он после пожара махнул на все рукой и снова подался в городские пролетарии. Кстати, две курки и петуха я в свои курятник посадил, не то подохли бы…