Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели - Джозеф Хенрик

эксперимента Беккер и Вёссманн измерили расстояние от округа до эпицентра немецкой Реформации: округам, расположенным ближе к Виттенбергу, приписывалась более высокая «доза» протестантизма. Далее они проанализировали исторические данные по самоубийствам, собранные после нескольких столетий влияния протестантизма на эти регионы. Теперь эффект оказался еще более выраженным: в тех округах, которые получили бóльшую историческую дозу лютеранства, уровень самоубийств был намного выше. По состоянию на XIX в. приближение к Виттенбергу на 100 км увеличивало долю протестантов в округе на 7–9 процентных пунктов. При увеличении в округе доли протестантов (в противовес католикам) на 20 процентных пунктов уровень самоубийств возрастал на 4–5 случаев на 100 000 жителей. Другие исследования показывают применимость этих результатов к Швейцарии и, вероятно, к большей части Европы. В целом данные свидетельствуют, что протестантизм может вызывать у людей чувство безысходности и тем самым повышать вероятность самоубийства[654].

Уточню: в этой книге возникновение протестантизма выступает одновременно и следствием, и причиной психологических изменений. Как группа конфессий, протестантизм представляет собой религиозную амальгаму протозападных способов мышления и чувствования, которые складывались в ходе культурной эволюции во многих городских центрах в Средние века. Однако, сложив эти ценности, мотивации и мировоззрения воедино, обеспечив им божественное благословение и связав их с загробной жизнью под условием, некоторые протестантские конфессии вызвали мощные культурные изменения, которые не только сделали психологию еще ближе к психологии современного человека Запада, но и способствовали экономическому росту, эффективности демократических институтов и повышению уровня самоубийств.

Темная материя или Просвещение?

В XVII и XVIII вв. в умах ведущих европейских интеллектуалов, таких как Джон Локк, Дэвид Юм, Вольтер, Монтескье, Томас Пейн и Адам Смит, стал складываться комплекс взаимосвязанных идей о конституционной форме правления, свободе, всеобщем равенстве перед законом, естественных правах, прогрессе, рациональности и науке. Эти разномастные западные идеи веками приносились набирающим силу потоком психологической темной материи — индивидуализма, диспозиционализма, аналитического мышления и обобщенной просоциальности, — которую я описывал на протяжении всей этой книги. Эта психологическая темная материя — столь же невидимая и трудноуловимая, как космическая, — уже давно проявлялась в хартиях и конституциях вольных городов, монашеских орденов и университетов, а также в каноническом праве. Умы мыслителей эпохи Просвещения, которые использовали и по-разному сочетали эти идеи и концепции, уже относились к протозападному психотипу. Локк и Руссо, например, считали, что жизнь строится вокруг общественного договора, по условиям которого власть правительства основывается на согласии управляемых. Другими словами, они начали понимать общество как добровольное объединение — точнее, как корпорацию. Столетиями ранее каноническое право установило, что для того, чтобы предпринять действия, которые могут повлиять на членов корпорации, ее руководители должны заручиться их согласием. Кроме того, ввиду основополагающей роли обезличенных рынков и торговли договорное право, основанное на нормах lex mercatoria, получило в средневековой Европе беспрецедентное развитие. Сама идея, что человек может свободно, независимо от своих кланов, киндредов или семей, заключать социально изолированные соглашения (контракты), подразумевает существование необычайно индивидуалистического мира обезличенного обмена[655].

Как и их интеллектуальные предшественники в рядах Церкви, деятели эпохи Просвещения выстраивали свои политические и научные теории, приписывая людям или объектам определенные свойства — то есть мыслили аналитически. В частности, политические теории эпохи Просвещения наделяли людей естественными правами, такими как «жизнь, свобода и собственность» Локка, и исходили из этой посылки. Мы видели, что этот подход использовался на практике, хотя и в менее грандиозной форме, уже в независимых городах XII в., а затем был импортирован в каноническое право и переработан в философские конструкции. В XIV в. идея естественных прав стала еще более респектабельной (с философской точки зрения) благодаря францисканским монахам, таким как Уильям Оккам (вы, вероятно, слышали о его знаменитой бритве). Напротив, незападные политические теории в большинстве своем основывали политическую власть и экономические привилегии на родовых связях, происхождении или Божественной воле, а не на индивидуальных правах. Но чем ближе к человеку Запада ваша личная психология, тем менее вы склонны фокусироваться на межличностных отношениях и тем больше у вас мотивация к тому, чтобы изобретать невидимые свойства, приписывая их отдельным людям и используя для обоснования универсальных законов[656].

Короче говоря, неверно полагать, будто мыслители эпохи Просвещения внезапно взломали замок на сундуке Пандоры, вытащив оттуда табакерку разума и бутылку с ромом рациональности, при помощи которых и был спроектирован современный мир. Напротив, они были частью длительного кумулятивного процесса культурной эволюции, который формировал особенности восприятия, мышления, рассуждения и взаимоотношений в европейских популяциях еще с поздней Античности. Они попросту были интеллектуалами и авторами, которые оказались на авансцене, когда характерное для людей Запада мышление наконец сломило последний очаг сопротивления в Европе — аристократию.

13. Вперед, к звездам!

Нет ничего более привычного для государств, достигших определенных успехов в торговле, чем взирать на развитие соседей с подозрением, считая все торгующие государства своими соперниками, и полагать, что ни одно из них не может процветать иначе, как за их счет. <…> Но я пойду дальше и замечу, что там, где сохраняется открытое общение между нациями, невозможно, чтобы внутреннее производство каждой из них не получало прироста от прогресса других. Сравните положение Великобритании в настоящее время с тем, каким оно было два столетия назад. Все ремесла, как сельскохозяйственные, так и промышленные, были тогда крайне грубы и несовершенны. Каждое улучшение, которого мы добились после этого, стало возможно благодаря нашему подражанию иностранцам; и до сих пор мы должны были почитать за счастье, что они достигли успехов в ремеслах и изобретательстве раньше нас. Но это взаимодействие приносит нам большие преимущества и сейчас: несмотря на передовое положение наших мануфактур, мы ежедневно перенимаем изобретения и усовершенствования наших соседей в каждом ремесле. Сначала товар, к большому нашему неудовольствию, импортируется из-за границы, и мы думаем, что тем самым мы лишаемся денег; затем, к нашей видимой выгоде, постепенно импортируется само ремесло. <…> Если бы они сперва нас не научили, мы до сих пор были бы варварами; и если бы они не продолжали это обучение до сих пор, наши ремесла впали бы в застой и утратили бы то подражание и ту новизну, которые так способствуют их развитию.

Дэвид Юм. О зависти в торговле (1777)[657]

Во второй половине XVIII в. в центральной части Англии разразилась промышленная революция, давшая начало настоящему экономическому цунами. Эта волна экономических изменений, которая во многом несется по миру и сегодня, подняла средний годовой доход британцев с 3430 долларов в 1800 г. (столько же, сколько в Кении