Лестница в небо - Михаил Хазин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Суть этой программы состояла в том, что в США имитировали расширение рынков с помощью кредитного стимулирования спроса домохозяйств. Это потребовало серьезных изменений и в механизме кредитования (концепцию возврата частного долга заменили на его бесконечное рефинансирование), и в системе обслуживания госдолга (стали снижать учетную ставку, предварительно подняв ее до заоблачных высот); но тем не менее очередной этап технологического прогресса [734] был успешно запущен. Отдаленным результатом «рейганомики» стал современный (куда более серьезный) «долговой» кризис, но в первые десятилетия найденное решение сработало, и его инерции вполне хватило для победы над геополитическим и идеологическим противником.
Теоретик. Главное, что мы хотим подчеркнуть, — это то, что кризис в 70—80–е был взаимным, и кто в нем окажется победителем, по всем экономическим теориям предсказать было невозможно [735]. Проигрыш СССР стал следствием слабости (относительной) его элиты и устройства его верховной Власти, а вовсе не был вызван какими‑либо «объективными» экономическими причинами4.
Но это сейчас, в 2015 году, мы такие умные и все знаем; а вот будущие авторы смотрели на те же события с точки зрения людей, еще не написавших «Лестницу в небо»! В годы их молодости историю было принято понимать как «живое творчество масс или как «следствие экономических изменений»; и с этой точки зрения период 1979-2004 годов представлял собой последовательность по меньшей мере странных, а то и совершенно необъяснимых событий!
Руководство находящегося на пике своего могущества СССР, столкнувшись с активизацией своего главного противника и ухудшением экономических показателей, не предпринимает никаких реальных реформ, а передает кресло Генерального секретаря от одного смертельно больного человека к другому. Когда в этом кресле наконец оказывается молодой и энергичный генсек, он ни с того ни с сего решает отказаться от руководящей роли КПСС и прекращает борьбу за мировое господство. Постепенная «демократизация» управления и предоставление организациям больших экономических свобод приводит не к улучшению, а к ухудшению экономической ситуации. Предоставленная республикам СССР большая свобода действий используется ими не для работы на благо всей страны, а для «парада суверенитетов», уничтожающего вчерашнюю сверхдержаву.
Пришедший к власти под лозунгами борьбы за народное дело политик устраивает своему народу «шоковую терапию» и запускает грабительскую «приватизацию». Армия, милиция и спецслужбы поддерживают этого политика в противостоянии с объявившим ему импичмент высшим органом власти. Стартовав на следующих выборах с рейтингом менее 5%, этот политик выигрывает их, несмотря на совершенно явную раздачу государственной собственности своим приближенным [736]. Получив очередной мандат от народа, политик перестает заниматься государственными делами, и страной долгое время руководят сменяющие друг друга «группы влияния». Наконец, поставленный перед перспективой потери власти, а вместе с ней и свободы, этот политик назначает на свое место никому не известного человека — и тот спустя несколько лет оказывается выдающимся государственным деятелем, восстановившим статус России как ведущей мировой державы!
Читатель. Ого. Да тут и впрямь «загадка внутри головоломки, завернутая в тайну»!
Практик. Не нужно думать, что мы одни такие «загадочные» и что победа далась Западу легко и без последствий. Дело в том, что политика финансового стимулирования, «рейганомика», очень усилила позиции финансовой элиты (точнее, финансовой части мировой элиты), даже с учетом того, что уже были в наличии ФРС США и Бреттон–Вудские соглашения. И поскольку задачу накачки спроса и перестройки экономики США (перехода к новой технологической «волне») нужно было решать быстро, впервые за много веков были ослаблены механизмы пополнения верхней, родо–племенной части западной элиты. Грубо говоря, финансистов туда стали пускать просто по факту наличия очень больших денег, без долгой и утомительной проверки.
В результате к моменту распада СССР финансовая часть мировой элиты стала не просто доминировать, она начала превышать ее остальную часть и численно, и по контролируемым ресурсам. Что позволило ей сильно изменить общие правила функционирования управления государствами в своих интересах. Более того, был радикально изменен управленческий и научный дискурс, в части того, что доминирование финансовой элиты стало его (дискурса) имманентной, то есть неотчуждаемой частью. И, как следствие, когда кризис (который, в первую очередь, связан с невозможностью сохранить нынешнюю финансовую систему со всей ее системой бенефициаров) начался уже в более или менее крупном масштабе, все попытки что‑то изменить или исправить выстраивались в условиях, во–первых, признания того факта, что финансы и финансисты ни в чем не виноваты, и, главное, при любых условиях должны сохранить свое место в элите.
В результате сложилась потрясающая ситуация — кризис идет уже как минимум лет восемь, а хоть сколько‑нибудь внятного его объяснения в рамках научного «мейнстрима» не существует! А люди, которые, в общем, привыкли относиться к самим себе с уважением, говорят вслух о том, что он «закончился»…
Теоретик. Вернемся от нынешней непростой ситуации к концу прошлого века. Наверное, во всей истории человечества не было другого случая, когда за какие‑то 25 лет [737] ведущая мировая держава претерпела бы столь масштабные изменения в своем политическом и экономическом устройстве. Уникальная советская политическая система, в которой принадлежность к правящей элите была строго формализована членством в КПСС и местом в так называемой номенклатуре [738], сменилась «разгулом демократии», где долгое время нельзя было понять, кто главнее — министр, олигарх или бандит. Экономическая система, представлявшая собой огромное государство–корпорацию, где каждый гражданин был ее наемным служащим, была практически мгновенно преобразована в смешанную частно–государственную экономику, где больше не действовали сложившиеся в предыдущий период социальные гарантии.
Казалось, все мыслимые устои общества были разрушены, но не прошло и десяти лет, как на развалинах предыдущего государства стало формироваться новое, а в нем — возрождаться привычная каждому советскому человеку «вертикаль власти». Подобно Англии XVII века и Италии XIX, где глазам исследователей предстала молодая, а потому еще не слишком умело прячущаяся за масками Власть, трансформация СССР в Россию открыла для исследователей возможность разглядеть за политическими и экономическими структурами более глубокую реальность — ту самую Власть, которая в обычных условиях умеет оставаться невидимой. Но чтобы ее увидеть, нужно было обладать еще и особой оптикой.
Зададим следующий, вполне логичный вопрос: почему авторами теории Власти стали несистемные для российской науки люди? Государственный деятель, экономист (не академический, скорее, практик государственного управления экономикой) и публицист Михаил Хазин? Писатель–фантаст, программист и блогер Сергей Щеглов? Почему именно им удалось «размотать» звено за звеном цепочку, приведшую в конечном счете к теории Власти, и почему этого не смогли сделать профессиональные политологи?
Читатель. Ну, для читателей вашей книги это уже не вопрос. Конечно же потому, что они были несистемными! Ведь все системные ученые вписаны в какие‑то группировки и думают только то, что им положено думать!
Теоретик. Печально, если вы вынесли из нашей книги столь прямолинейную трактовку социального контроля. На уровне столь умных и независимых людей, какими обычно бывают выдающиеся ученые, он работает куда тоньше, чем товарищ майор за плечом [739]. Контроль над ними осуществляется путем долговременного обучения определенным мыслительным приемам и базовым представлениям, которыми эти ученые потом и пользуются всю оставшуюся жизнь [740]. Или, выражаясь современным языком научной публицистики, путем формирования научного дискурса. Поэтому профессиональным ученым так легко делать научную карьеру (с теми, от кого она зависит, они говорят на одном языке), но так трудно придумать действительно новую теорию. Вспомните, сколько десятилетий (!) ушло у нобелевского лауреата (!) Норта на разработку концепции «насилия и социальных порядков», и как медленно преодолевал он на этом пути привычные экономические концепции.
Практик. Ну, Россия все‑таки не США. Это в США тотальная дисциплина и жесткое подчинение вертикали, поскольку без них карьеры не сделаешь. А в России внутренняя свобода всегда была выше, особенно в период СССР, когда все больше смотрели на результат, который показывает работник, а не на то, о чем он думает. Есть и еще одно обстоятельство. В силу того, что в США всегда был избыток квалифицированной рабочей силы, основной упор они делали на производственные схемы, все элементы которых (исполнители) были легко заменяемы. СССР применить эти схемы не мог — исполнителей просто не было. И по этой причине в СССР учебная система была выстроена под поиск и подготовку гениев. Которые могли заменить сложные схемы силой мысли.