Рижский редут - Далия Трускиновская

Она вдруг усмехнулась, и усмешка эта мне не понравилась; такую же гримасу я видывал на лице Сурка, когда он затевал что-то недоброе.

Артамон поднял голову и посмотрел на свою возлюбленную с тревогой. Действительно, эта девица если какие чувства и вызывала, то тревогу – в первую очередь. Она, кажется, все, что в ней было, и силу характера, и дарования, и даже красоту свою, поставила на службу одной цели, и цель эта – гибель врага.

Дядюшка мой, будучи простой душой, дураком все же не являлся. Он хотел понять, откуда в его избраннице столь неженские страсти, а сам спрашивать опасался. Поэтому вопросы, по безмолвному уговору, задавали мы с Сурком.

– Расскажите все с самого начала, – попросил я. – Чтобы не пришлось вновь возвращаться к минувшему, если мы вдруг чего-то не поймем.

Она кивнула.

И мы услышали наконец правду о том, как она стала отчаянной мстительницей, кстати, вопреки своей православной вере, предписывающей прощать врагов. Но винить за это девицу невозможно – слишком сильна духом была та, что обучила ее мести.

Глава двадцать седьмая

Свеча горела неровно, света давала мало, и мы волей-неволей сдвинулись потеснее, почти лицом к лицу.

Наша незнакомка начала не совсем уверенно – у меня даже возникло подозрение, что она сочиняет прямо на ходу. Потом оказалось, что она просто выбирала имена. У французов обычное дело, когда младенец, рожденный в благородном сословии, получает их три и более. А для разговора, да еще на русском языке, это не годилось, и она оставила каждому герою своей истории минимальное количество имен.

– Вы правы, господин Морозов, – сказала она мне. – И я начну с… с тысяча семьсот семьдесят шестого… да, семьдесят пятого или семьдесят шестого года… впрочем, сейчас это значения уже не имеет. В одном благородном семействе воспитывались две девицы – старшую звали… старшую звали Эрмина, младшую… младшую звали Франсуаза. Франсуаза была родной дочерью графа де Бельфей, Эрмина – его племянницей, дочерью его покойного кузена, унаследовавшей от родителей скромное состояние. Франсуаза же считалась очень богатой невестой, потому что была наследницей двух богатых теток по материнской линии. Девицы росли вместе, их одевали одинаково, учили их одни учителя, и они воистину были сестрами. Первой отдали замуж Эрмину. Ее избранником стал маркиз де Буа-Доре, такой же юный, пылкий и благородный, как она. Но замужество Франсуазы все откладывалось и откладывалось – родители хотели угодить двум старым теткам, чтобы они не лишили девушку наследства. Итак, Франсуаза, молодая и пылкая, могла лишь мечтать о венчании и своей семье. В это время она познакомилась с молодым дворянином из Бретани. Встречал ли кто из вас бретонцев, господа?

Мы, не сговариваясь, пожали плечами. Французов каждый из нас знал не менее десятка, но отличить на вид бретонца от нормандца я бы, пожалуй, не взялся, а Артамон с Сурком вряд ли вообще задумывались о таких отличиях.

– Они обычно невысоки ростом, плотного сложения, кожа их отличается какой-то особой смуглотой – говорят, бретонца нельзя по цвету кожи спутать с провансальцем, не знаю, может, и так… Они обыкновенно черноволосы, и у них карие проницательные глаза, но… но это не та красота, которая ценится в свете… – Незнакомка несколько смутилась. Очевидно, молодой бретонский дворянин отнюдь не был красавцем, но она стеснялась прямо сказать об этом.

Мы молчали, ожидая продолжения. Бессмертный, забравшийся в самый дальний угол комнаты, был почти незрим и ни словом не выказывал своего присутствия. Сурок так и сидел на табурете, Артамон вертел в руках какую-то веревочку. Он чувствовал себя неловко, вынужденный выслушивать историю о том, как его возлюбленная стала в душе убийцей.

– Франсуаза и тот молодой человек полюбили друг друга и вступили в тайный союз. Они хотели устроить побег, укрыться в Англии, но по странной и злой причуде судьбы оказались разлучены. В одну ночь бретонец не пришел на свидание и исчез навеки. А бедная Франсуаза уже была в ожидании. Положение ее было ужасно. Она призвала на помощь свою кузину, сестру, и подругу. Эрмина откликнулась на зов, и несколько месяцев спустя Франсуаза тайно родила девочку. Эту девочку назвали Луизой. Она родилась или в конце семьдесят пятого, или в начале семьдесят шестого года – это ей и самой не было известно. Чтобы надежнее скрыть день и месяц ее рождения, девочку окрестили с большим опозданием.

– Вот оно что! – воскликнул Сурок.

– Да, моя бедная Луиза по отцовской линии принадлежала к одному из самых древних, хоть и обнищавших, родов Бретани. И всю гордость, всю пылкость, все упорство предков унаследовала она одна. Теперь я наконец могу сказать о ней всю правду. Но слушайте…

– Да, простите, – несколько смутился Сурок.

– Эрмина де Буа-Доре к тому времени уже имела детей – двухлетнего сына Клода-Анри и новорожденную дочь Орели-Фелисите. Кормилица, которую взяли к малютке, незадолго до того потеряла свое собственное дитя, но маркиза де Буа-Доре приказала ей молчать об этом. Дочь Франсуазы попала в дом Буа-Доре как дитя кормилицы. Она росла почти как господское дитя, а Франсуаза меж тем пыталась узнать судьбу своего бретонца. Она не верила в его измену – и он действительно не изменил. Некоторое время спустя была поймана шайка налетчиков, которая промышляла разбоем вблизи Парижа. В их добыче нашлись вещи бретонца. Судьба Луизы была решена – она никогда бы уже не стала законным ребенком, ей всю жизнь предстояло считаться дочерью кормилицы. Франсуазу в конце концов отдали замуж в соответствии с пожеланиями богатых теток, и она, став замужней дамой и получив свои собственные средства, стала собирать приданое для дочери. Она хотела позаботиться о судьбе Луизы. Все, что она могла сделать для дочери, выражалось отныне в деньгах, точнее, в их количестве… Есть в этом доме хоть глоток воды?!.

Мы кинулись за стаканом все сразу кроме Бессмертного. Он так и не шелохнулся, глядя из своего угла на незнакомку – пока еще незнакомку, называть ее Ксенией я никак не мог. Ее раздражал этот взгляд, она вскочила и прошлась взад-вперед, недовольно фыркая. Меж тем Артамон распихал всех, прорываясь к графину, налил воды в стакан и принес ей. Незнакомка сделала два глотка.

– Я не привыкла так много говорить, – сказала она, но не всем, а одному лишь моему дядюшке.

Сурок усмехнулся, он знал, что означает такая дамская дипломатия. Да и я знал, хотя не имел такого опыта.

Я отметил, как они гляделись рядом. Расстояние между ними было ничтожное, и сократил его не Артамон, который, возможно, желал продлить состояние блаженной погони. Сама незнакомка подошла к моему огромному дядюшке так, что, принимая из его руки стакан, едва не прижалась к нему грудью. Она вряд ли осознавала это – но я-то видел и понимал!