Утопия - Марина Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пандем очень подробно объяснил ему, как себя следует вести, что надо делать и чего не следует делать ни в коем случае. В прохладной комнатке, похожей на ячейку пчелиных сот, Питер скинул комбинезон и переоделся в местное; вскоре оказалось, что город ведет себя так, будто никаких туристов нет и в помине. Питер ожидал базара с яркими коврами, с оружием, со старинной посудой; Питер ожидал развлечений и этнографических зрелищ, верблюдов, коз, открытого огня под открытым небом, музыкальных инструментов, боев и плясок; ничего подобного. Странные растения вились по резным столбам, по ступеням и стенам. Красные и белые язычки цветов сворачивались в трубочку, когда на них налипала присевшая было муха. Наблюдая за цветочной охотой, Питер понял, почему в городе так мало надоедливых насекомых.
Весь день Питер бродил один, слушая нескучные лекции Пандема по истории и этнографии, местные страшилки и анекдоты. К вечеру он значительно поумнел, а народу на улицах стало побольше; в основном это были мужчины в черных и цветных одеяниях, увешанные золотыми и серебряными знаками различия, и Питер ни за что не разобрался бы в родовой, клановой, цеховой принадлежности каждого, если бы не Пандем.
Женщины не ходили поодиночке — только группами; впервые увидев такую группу, Питер едва удержался, чтобы не разинуть рот.
«Пан, они в масках?!»
«Можно сказать и так…»
Одинаковые лица женщин были похожи на белые лубки с прорезями для глаз. Они шли, сбившись в плотную стайку. Питеру сделалось страшно.
«Пан… Почему они молчат?»
«Они болтают, не умолкая. Через меня».
«Почему они не поворачивают голову?..»
«У них микрокамеры установлены на лбу, висках и на затылке… Круговой обзор».
— А зачем… — сказал Питер вслух и тут же прикусил язык.
Стемнело. Марево над землей рассеялось; теперь город казался реальным, а шпили, подсвеченные зеленоватым светом, наоборот, призрачными. Расположение домов и улиц неуловимым образом изменилось; на каждом шагу ждали распахнутые двери, за которыми галдели и смеялись, и непривычно пахло, и мерцали огни…
Протрубил, будто хриплый слон, музыкальный инструмент. В небе над огромной площадью зажегся огромный экран; строчки и строчки, графики, имена — Питер и без Пандема понял, что перед ним колоссальный рейтинговый список. На площади варилась, как в котле, толпа — она не была единой, она дробилась на группки и островки, и каждый, похоже, находил того, кого искал — благодаря Пандему…
— Это соревнование? — спросил Питер вслух, не боясь быть услышанным в таком гаме.
«Ты хотел бы?.. В дверь направо — можно выбрать поединок на холодном оружии или просто драку. Два квартала вперед, налево — соревнование в остроумии. А еще есть измерение силы воли — кто дольше выдержит боль… Или кто дольше других сумеет не думать об обезьяне».
Питеру показалось, что Пандем удерживает смешок.
— А где эти… женщины?
«Войди в сеть…»
В маленькой комнате, похожей на ячейку пчелиных сот, Питер вытащил из ниши в стене маленький местный компьютер. Войти в местную сеть без помощи Пандема он не стал бы и пытаться; доступ был зашифрован, засекречен (от кого?!), затруднен…
«Давай-давай. Не ленись».
…Ощущение было такое, будто сдернули с глаз пыльную занавеску. Будто черно-белый экранчик вдруг сделался цветным; Питер смотрел и слушал разинув рот.
Они выходили все под одинаковым ником — «Гюрза»…
Они были такие разные! Яркие, веселые, остроумные, они играли на органах и на домрах, танцевали на виртуальных барабанах, пели, рисовали, сочиняли стихи на многих языках, Пандем синхронно переводил — но главное, подсказывал Питеру, как себя вести, и удерживал от того, чтобы сказать глупость.
— Пан! Я не хочу уходить!
«У тебя есть еще время».
— А можно мне приходить сюда прямо из дома? Или из школы? Потом?
«Хочешь хороший совет?»
— Пан…
«Чувство меры — замечательная вещь. Подружись с ними — и расстанься прежде, чем поймешь, до какой же степени вы разные…»
ГЛАВА 15
Виталий Кимович Каманин, пятнадцати с небольшим лет, вышел из дома на рассвете, никем, кроме Пандема, не замеченный.
Нельзя сказать, чтобы он поссорился с родителями. Нельзя сказать, чтобы ему надоел брат. Ему просто захотелось одиночества, дороги, кого-нибудь встретить, познакомиться с кем-нибудь новым, или никого не встречать, а идти по обочине и смотреть, как вокруг меняется мир.
Позавчера Витальку срезали на отборочных в пилотскую школу. Никакой неожиданности: Пандем предупреждал, что он плохо подготовлен. В совокупности Виталька недобрал тридцать процентов — и по физике, и по физкультуре, и по психологической устойчивости; шестеро его одноклассников прошли, а Виталька — и еще десять человек — остались за бортом.
Виталька проехал до городской черты на «червяке», который его мама иногда неправильно называла «электричкой». На полустанке было тихо, чисто и почти безлюдно; Виталька сошел с перрона и побрел под автострадой — по тропинке узкой, как лезвие, обрамленной высокими ромашками и приземистыми листьями подорожника. Он шел, слушая собственные шаги и ни о чем не думая.
Над головой проносились будто порывы ветра — автострада не спала ни днем, ни ночью, ни утром; отец рассказывал, что раньше машины были тяжелые и вонючие. Когда-то Виталька видел такую машину у кого-то из старых соседей…
— Почему кто-то может, а кто-то нет? Мы что, не равноправные?
«Не равноправные. Они ведь не умеют рисовать, как ты».
— А если я не хочу рисовать? Кто это определяет — кому чем заниматься? Кому летать, а кому сидеть носом в коленки?
«Природа».
— Ну не надо, Пан! Ну не надо! Какая такая природа? Если ты видишь, что человек чуть-чуть на тест не дотягивает — почему ты не выправишь ему, например, вестибулярный аппарат? Чтобы стал как надо?
«У разных людей разные вестибулярные аппараты».
— Почему? Что, от тебя отвалилось бы, если бы я сдал тест?
«От меня бы ничего не отвалилось. От тебя бы отвалилось, и очень сильно».
— Что?
«Воля. Способность к соревнованию».
— Ладно… Есть человек, который выбрал себе работу. И работу, которая тебе, между прочим, нужна! Почему этого человека надо ссадить с трапа? Ты же знаешь, я бы выучился!
«Ладно так ладно. Ты предлагаешь, чтобы я подкрутил винтики в твоей голове, сделав из тебя первоклассного пилота, в перспективе космонавта… А если я подкручу другие винтики? Чтобы ты захотел быть иллюстратором детских книг? Так и так ты будешь счастлив. Во втором случае — гораздо счастливее, потому что природу никто не отменял».
Солнце поднималось выше. Виталька шел и шел; справа и слева был уже лес, настоящий, не городской, и на опушке паслись, мирно опустив морды в зелень, пятнистые коровы, которых никто никогда не зарежет.
«Виталя, люди соревнуются. Друг с другом, с предками, с потомками, со временем, со мной… Когда они правильно соревнуются — у них есть стимул к жизни, есть цель, есть уважение к себе, к победителям, к побежденным…»
— Я, значит, проиграл, чтобы кто-то порадовался победе? Массовку сыграл?
«А как насчет реально оценить свои силы?»
— Если бы у меня был сын, допустим, приемный, и от меня зависело, полетит он или нет… А я бы знал, как он хочет полететь! Я помог бы ему. Тем более что хуже от этого не было бы никому.
«Хочешь — так полетишь. Это не последний набор».
Виталька подумал, что Пандем утешает его такими же словами, какими он сам себя утешал. Еще перед тем, как идти на тест. Вот как, глубоко внутри себя он ждал, оказывается, поражения…
— Ты знал?
«Да ты и сам знал. Просто не признавался себе… Но у тебя еще есть шанс. Хороший шанс, Вит».
— Знаешь, Пан… — Виталька мимоходом удивился сам себе. — Если бы сейчас была война — я убежал бы на войну.
Он постоял, ожидая, что скажет Пандем, но Пандем молчал, и Виталька свернул в лес.
Здесь, в двух шагах от города, было заброшенно и дико, нетронуто, нетоптано. Трава распрямлялась, скрывая Виталькины следы. Бесшумно вились мошки. Из-под ног шарахнулось маленькое, быстрое, с бурой спиной и пушистым хвостом.
Качнулись кусты.
Виталька остановился.
Он был совсем еще ребенок, когда они играли с Пандемом в индейцев. И он так верил в эту игру, что сердце выпрыгивало. Один отважный мужчина перед лицом врага может рассчитывать только на себя; это осознание переполняло его такой гордостью, такой…
«А если бы тебя убили на той войне, куда ты собрался, — ты, умирая, спрашивал бы, почему? Почему такая несправедливость: кто-то жив, а кого-то хоронят?»
Виталька вздохнул.
— Одно дело — мир, где тебя нет… Я, правда, не понимаю, как это может быть, но ведь папа говорит, что так было… Жалуйся не жалуйся, вроде как некому… А если ты говоришь, что любишь меня, а простую вещь ради меня сделать не хочешь…
