Властители рун - Дэвид Фарланд

Быстрым, змеиным движением Боринсон выхватил топор, висящий у бедра, и замахнулся.

Он был сильный воин, чего нелюди явно недооценили. Отсек руку одному, мгновенно развернулся и нанес другому удар в грудь.

На его лице заиграла улыбка, каждое движение было рассчитанным и точным. Просто убить нелюдей ему показалось мало: хотелось сделать это хорошо, превратив сражение в танец, обычный ратный труд — в искусство. Когда один из нелюдей бросился на него, Боринсон сунул кулак прямо ему в пасть, захватил язык и выдернул его.

Другой попытался сбежать. Боринсон прикинул его скорость, следя взглядом за подпрыгиванием стоящих торчком ушей, и со всей силой бросил топор. Просто расколоть череп нелюдю ему показалось мало; хотелось сделать это как следует, чтобы раскроить похожую на дыню голову точно пополам, на уровне носа.

Нелюдь рухнул на землю. Оставшиеся двое бросились на Боринсона разом, выставив копья. Не обладай он дарами зрения, ни за что бы ему не ускользнуть от этих черных копий.

Когда нелюди напали, Боринсон одним ударом сшиб кончики их копий, рванулся вперед между ними, выхватил копье, круто развернулся и насадил на него обоих нелюдей.

Пригвожденные нелюди застыли, потрясение глядя на него. Боринсон сделал шаг назад и посмотрел на них. Они знали, что умрут — от такой раны им не исцелиться. Одна из тварей зашаталась и рухнула, потащив за собой другую, которая упала на колени.

Боринсон продолжил путь, вспоминая то, как протекало это сражение, точность собственных движений.

И громко рассмеялся. Вот такой и должна быть война — когда человек сражается, защищая свою жизнь, дом и семью.

Эта схватка оказалась более сильнодействующим болеутоляющим средством, чем дождь. Боринсон убрал на место топор и вернулся к коню.

Не буду смывать кровь с рук, сказал он себе. Не буду смывать кровь с лица — до тех пор, пока не предстану перед моим принцем и моим королем. Пусть полюбуются на дела рук своих.

Боринсон сел на коня и поскакал сквозь мрак. Отъехав от города на четыре мили, он нашел мертвого рыцаря Ордина и взял себе его копье.

Его конь был не чета превосходному жеребцу Габорна. Однако, учитывая, что дорогу размыло не сильно, а дождь нес прохладу, конь Боринсона, казалось, мог скакать вечно.

Вскоре дождь прекратился, облака разошлись, и над головой засияли звезды.

Он собирался отправиться в Лонгмот, но, оказавшись у развилки и все еще находясь во власти мрачного настроения, неожиданно свернул на восток, в сторону Баннисфера.

Рассвет застал его посреди виноградников, где не было никаких признаков войны. Здесь, в двадцати милях от Баннисфера, молодые женщины собирали спелые гроздья и складывали их в корзины.

Остановившись, он наелся винограда, покрытого каплями ночного дождя. Ягоды показались ему такими сочными, точно он в первый раз в жизни попробовал их.

Невдалеке за зелеными полями широкой серебряной лентой мерцала река. Ночью у Боринсона возникло желание не смывать с себя кровь, но сейчас ему меньше всего хотелось предстать в таком виде перед Мирримой и тем самым навести ее на мысль, чем он занимался.

Дойдя до реки, он разделся и поплыл, забыв и думать о том, что его могут увидеть крестьяне, пригнавшие свиней на водопой.

Обсохнув на солнце, Боринсон оделся, однако окровавленный плащ бросил в воду; ткань, украшенная изображением зеленого рыцаря на голубом фоне, медленно поплыла прочь.

Сейчас, думал он, армия Радж Ахтена уже наверняка в Лонгмоте. Я слишком далеко забрался и, даже если поскачу туда, не мешкая, все равно не успею принять участие в битве. По правде говоря, его это больше не волновало. Независимо от того, как обернутся дела в Лонгмоте, он принял решение оставить службу.

Убив ни в чем не повинных Посвященных, мужчин и женщин, все преступление которых состояло в преданности своему доброму королю, Боринсон сделал больше, чем любой господин был вправе требовать от своего слуги. Все, с него хватит. Он имеет все основания считать данные Ордину клятвы расторгнутыми, станет Рыцарем Справедливости и будет сам решать, с кем и как сражаться.

Найдя рядом с покинутой фермой грушевое дерево, Боринсон залез на него и нарвал наверху самых сочных груш — для себя и для Мирримы с семьей.

С вершины дерева он заметил кое-что, заинтересовавшее его: рощицу ивовых деревьев и глубокое озеро, поблескивающее между ними небесной голубизной. Его поверхность была усыпана желтыми ивовыми листьями. Но вот что удивительно — на воде покачивались розы, белые и красные.

Здесь живет чародей, мелькнула у Боринсона смутная мысль. Чародей вод, и люди, испрашивая у него благословения, бросают в озеро розы.

Он быстро слез с дерева и побежал в сторону озера, но, оказавшись рядом, замедлил шаг и подошел с торжественным видом. В душе его затеплилась надежда, хотя у него не было ни роз, ни других цветов, чтобы предложить их чародею. Зато были груши, которые тот мог съесть. .

Подойдя к озеру, он уселся на один из широких темных ивовых корней, извивающихся на усыпанном гравием берегу. Жесткие листья над головой шелестели под напором легкого ветра. Помолчав, Боринсон позвал:

— О, чародей вод, возлюбленный моря! О, чародей вод, услышь мою мольбу!

Но поверхность озера оставалась неподвижной. В мерцающей глубине Боринсон не видел ничего, кроме водяных струй, от которых еле заметно колыхалась гладь озера, и коричневых тритонов, всплывших наверх и разглядывающих его золотистыми глазами.

Отчаявшись, Боринсон подумал, что, может быть, чародея уже давным-давно нет в живых, а люди бросают в озеро цветы в надежде, что здесь поселится новый. Или в этом озере кто-то утонул, и местные девушки бросают в него розы, чтобы задобрить дух утопленника.

Безрезультатно воззвав к чародею еще несколько раз, Боринсон, полулежа на корне ивы, смежил веки, просто вдыхая аромат свежей воды и думая о доме, о Мистаррии, о целительных водах озера Дерра, купанье в которых уносит прочь тревоги и тягостные воспоминания даже безумцев.

Внезапно он почувствовал, как что-то холодное — корень, так ему показалось — заскользило по его лодыжке.

Боринсон хотел было убрать ногу, но тут корень обхватил ее и нежно сжал.

Он посмотрел вниз. И увидел на краю озера, чуть глубже поверхности воды, девочку лет десяти, с чистой бледно-голубой, словно фарфоровой кожей и серебряными волосами. Она смотрела на него из воды взглядом немигающих, огромных зеленых глаз, оставаясь совершенно неподвижной. Только в такт дыханию пульсировали на шее темно-красные жаберные щели.

Отдернув руку от его ноги, она протянула ее под водой и ухватилась за корень.