Сталин. От Фихте к Берия - Модест Алексеевич Колеров

href="ch2-1055.xhtml#id598" class="a">[1055], фактически затронула, в первую очередь, историю СССР сталинского времени, в наибольшей степени наполненного репрессиями. И «архивная революция» стала научной, источниковедческой революцией в изучении истории СССР, введя в научный оборот тысячи томов новых документов, породив сотни томов новых исследований. В первое время, вспоминают исследователи сталинской статистики и репрессий, против политических и публицистических оценок масштабов репрессий архивная статистика выглядела заниженной.

Возникла некоторая зачарованность глубинами всегда ранее секретных данных о советской макроэкономике, советской микроэкономике и миллионах персональных данных её строителей и жертв. Демагогические споры отечественных и западных критиков СССР о количестве жертв, словно соревновавшихся в том, кто выкрикнет большую цифру, оставляли мало места для науки, и сами под науку мимикрировали всё меньше (за редким исключением в лице публицистов вроде Бориса Соколова[1056] или авторов французской «Чёрной книги коммунизма» (1997), ведущих войну против Сталина в духе «абличительных» 1980-х годов). Бесценно признание руководителя правозащитного и исследовательского антисталинского общества «Мемориал» Арсения Рогинского о порождённом — в полном соответствии с логикой «заколдованного круга» (circulus vitiosus) — антикоммунистической пропагандой в общественном запросе на максимально высокое число жертв сталинизма, приведшее не только к инфляции данных, но и к политически мотивированному умолчанию о реальности — из уст тех, кто требовал от коммунистов «всей правды». А. Б. Рогинский публично признался, когда пик «всей правды» уже прошёл:

«В начале 90-х я довольно много занимался статистикой советского террора… Году в 1994-м я все изучил, все расписал и сложил. Дальше — нужно было публиковать. (…) И вот цифра итоговая — 7 миллионов. Это за всю историю советской власти. Что с этим делать? А общественное мнение говорит, что у нас чуть ли не 12 миллионов арестованных только за 1937–1939-й. (…) для круга, к которому я считаю себя принадлежащим, это значило бы, что всё, что нам говорили о цифрах до этих пор вполне уважаемые нами люди, неправда. И отложил я все свои вычисления в сторону. Надолго. А потом уж (через годы) вроде уже можно было публиковать, а времени не нашлось»[1057].

В таком контексте в последние годы СССР первооткрывателю научной статистики советских репрессий В. Н. Земскову, начиная с 1989–1990 гг. публиковавшему данные о «населении ГУЛАГа», «пришлось выслушать немало упрёков в фальшивом происхождении используемых документов и, следовательно, недостоверном характере публикуемых цифр, в подлоге и т. д. От работы к работе нужно было доказывать, что целый архивный фонд с тысячами единиц хранения, с солидным массивом первичных материалов лагерей не мог быть сфальсифицирован. Все документы подвергались источниковедческому анализу, сопоставлялись со сводной статистической отчётностью ГУЛАГа и со сведениями, содержащимися в докладных записках руководства лагерного главка на имя Ягоды, Ежова, Берия, а также в информационных донесениях последних И. В. Сталину… „Предположение о том, что в этой документации могли содержаться заниженные сведения, несостоятельно по той причине, что органам НКВД было невыгодно и даже опасно преуменьшать масштабы своей деятельности“…»[1058].

Председатель правления Краснодарского краевого отделения общества «Мемориал» историк С. А. Кропачев вспоминает о коллизии между политическими ожиданиями данных о подлинном числе жертв сталинизма и архивными фактами: «Характерной в этом отношении была полемика, развернувшаяся на страницах „Аргументов и фактов“, выходивших в конце 1980-х — начале 1990-х миллионными тиражами. В 1989–1990 годах „Аргументы и факты“ опубликовали серию статей В. Н. Земскова, в которых, в частности, была обнародована подлинная статистика заключённых ГУЛАГа. Он входила в противоречие со сведениями, распространявшимися в масс-медиа, включая и „Аргументы и факты“, Р. Медведевым, А. Солженицыным, А. Антоновым-Овсеенко, О. Шатуновской и другими авторами. Такими же полярными были и отклики читателей на данные публикации. Их характер варьировался в широком диапазоне от безусловно одобрительных до резко негативных. Негативная реакция части читателей вызывалась главным образом тем, что они ожидали прочесть о десятках миллионов людей, якобы находившихся на спецпоселении, в ссылке и высылке, а их в действительности там было в начале 1953 г. менее 3 млн человек, о миллионах расстрелянных, замученных, о десятках миллионов пострадавших. На этой почве высказывались сомнения в подлинности информации, приводимой, в частности, В. Н. Земсковым, Делались безапелляционные заявления, что эта статистика будто бы фальшивая, сфальсифицированная и т. п. Причём подобного рода заявления звучали не только из уст журналистов, публицистов, но и историков. Что говорит об очень высокой степени внедрения в массовое сознание недостоверных, многократно преувеличенных „статистических изысканий“ тех, кто на волне перестройки зарабатывал себе очки. Острая полемика на страницах печати в эти годы развернулась между профессиональным историком В. Земсковым и публицистом А. Антоновым-Овсеенко. В 1991 году в „Литературной газете“ была опубликована статья А. Антонова-Овсеенко „Противостояние“. В ней он обвинил В. Земскова в научной недобросовестности, высказал мнение о фальшивом происхождении используемых оппонентом документов и, следовательно, недостоверном характере публикуемых В. Земсковым цифр. Ему вторил известный писатель, бывший узник сталинских лагерей Л. Э. Разгон. Ответ В. Земскова был дан в статье, опубликованной в этом же году в журнале „История СССР“. Автор справедливо писал о том, что вопрос о подлоге можно было рассматривать, если бы его исследования опирались на один или несколько разрозненных документов. „Однако нельзя подделать находящийся в государственном хранении целый архивный фонд с тысячами единиц хранения, куда входит и огромный массив первичных материалов (предположить, что первичные материалы — фальшивые, можно только при допущении нелепой мысли, что каждый лагерь имел две канцелярии: одну, ведшую подлинное делопроизводство, а вторую — неподлинное)“, — писал В. Земсков. Тем не менее, весь массив архивных документов был им подвергнут тщательному источниковедческому анализу, и их подлинность была установлена со 100-процентной гарантией. Данные первичных материалов о количестве заключённых и спецпоселенцев в 1930–1950-е годы в итоге совпали со сводной статистической отчётностью ГУЛАГа и со сведениями, содержавшимися в докладных записках руководства ГУЛАГа на имя Н. И. Ежова, Л. П. Берии, С. Н. Круглова, а также в докладных записках последних на имя И. В. Сталина. Следовательно, документация всех уровней, которой пользовался В. Земсков, являлась подлинной».[1059] Итак, первую, демагогическую проверку историки и архивные документы с честью прошли, продемонстрировав многоуровневую систему государственной статистики репрессий, указав на источник итоговых данных о репрессиях в первичной документации.

На Западе новые и предельно адекватные данные о численности жертв репрессий, опубликованные в последние годы существования СССР в советской литературе, немедленно вызвали заинтересованное научное обсуждение, которое начал Алек Ноув (1915–1994) в статье «How Many Victims?»[1060]. Западной науке потребовалось лишь несколько лет, чтобы, совместно с действующими русскими исследователями, инкорпорировать новые данные в актуальный историографический багаж, маргинализовав пропагандистские усилия западных «популяризаторов»[1061]. Однако изначально пропагандистская суть западной «советологии» и продолжающаяся с разной мерой интенсивности «холодная» информационная война на Западе против России и острая политическая борьба внутри России уверенно поддерживают создание и перевод на русский язык (научно