Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

Петер растерянно встал, вышел из комнаты и вытащил револьвер из внутреннего кармана своей тужурки.

— Хоть бы догадался выбросить где-нибудь, — сказала я ему с несколько театральным сарказмом. — Тайный агент, прости господи…

Петер молчал и только открывал и закрывал рот, как будто какой-то спазм перехватил его горло.

— Положите на стол, — приказала я Петеру.

Он повиновался.

— Чудеса, — сказал Фишер. — Но все-таки прошу вас, Адальберта, растолкуйте до конца эту притчу про бутылку и яйцо.

— Ствол револьвера, повторяю, — сказала я, — несколько долей секунды после выстрела в силу описанных законов физики, разреженность от горения и все такое, становится как та самая бутылка и при выстреле в упор всасывает в себя мельчайшие капельки крови, которые брызнули в момент вхождения пули в тело. Доказано новейшей криминалистикой. Я читала об этом. Кажется, французская книга. У папы в имении огромная и бестолковая библиотека. Но от нее иногда бывает толк! Итак, господа. Если хороший детектив-эксперт намотает на спичку ватку и протрет ствол этого пистолета изнутри, он обнаружит следы крови, которые можно будет сличить с кровью жертвы. Новейшая медицина говорит, что у разных людей разная кровь. Разные типы крови. Не помню, как это называется, но факт остается фактом.

Фишер глядел на меня очень внимательно.

— Не говоря уже о мельчайших частичках горелого пороха, которые любой сыщик обнаружит вокруг раны, а опытный эксперт — и подавно. Но частички пороха говорят лишь о том, что выстрел был в упор, что вовсе не было никакого стрелка в кустах. А вот кровь жертвы внутри ствола данного револьвера говорит о том, что данный револьвер и есть орудие убийства данного человека. При стрельбе в упор, разумеется. Я понятно объясняю?

Фишер просто глаз с меня не сводил.

— Итак, — сказала я. — Необходимо провести осмотр трупа и осмотр оружия, вот этого револьвера, чтобы доказать: Анна была убита выстрелом в упор, с расстояния в дюйм или полдюйма, а может быть, и буквально в упор, впритык! Из украденного у меня велодога. Вывод будет сделан единственно верный: никаких стрелков. Выстрел в упор. Из этого револьвера.

— Но зачем мне было ее убивать? — воскликнул Петер.

— Не могу входить в подробности ваших отношений, — сказала я. — Это вы сейчас нам в подробностях расскажете, если сочтете нужным. Что это было? То ли вы давно задумали ее убить и только искали случая, и случай подвернулся в виде револьвера в моей сумочке? А может быть, вы стащили у меня револьвер просто так, по-мальчишески? А может, даже из самых лучших побуждений — уберечь меня от каких-нибудь неприятностей? Хотя, замечу в скобках, шарить по сумочкам знакомых барышень не очень-то благородно. Ну да ладно. Двадцатый век — сами понимаете. В общем, вы стащили у меня револьвер без специальной цели застрелить Анну, а в комнате у вас произошла какая-то сцена, какая-то ссора — откуда мне знать? Так что правильно вы не позвали полицию, дорогой Петер. И теперь ваша задача, и ваша, господин Фишер, да и моя тоже — это помочь Петеру как-то замести следы. Честно говоря, я никогда не думала, что мне придется заниматься укрывательством убийцы. Но я сейчас вспоминаю, что мне говорил мой дедушка. «Закон, — говорил дедушка, — это великое дело. Право, справедливость, истина, — говорил дедушка, — тоже великие вещи, черт возьми! Сколько всего из-за них происходило и хорошего, и дурного. Но есть что-то, что выше. Например, дружба, чувство товарищества. Если мой друг, — говорил дедушка, — кого-нибудь убьет, то я первым долгом помогу ему спрятать труп! Разрезать на кусочки, кусочки сжечь, а пепел утопить в болоте. А уж потом, когда все будет шито-крыто и следствие будет закрыто — вот тогда я сяду с ним у камина, мы выпьем вина, и я сурово, со всей дружеской прямотой спрошу у него, как же он, негодяй, дошел до жизни такой, нарушил шестую заповедь?» Иными словами, — сказала я, пройдясь по комнате, а потом довольно-таки привольно усевшись на диван рядом с Фишером, — я готова сделать все, что в моих силах. Ну, в общем, вы меня понимаете.

Фишер громко вздохнул и покосился на меня.

А я встала, подошла к Петеру и сказала:

— Вот моя рука, мой друг! — и протянула ему ладонь по-мужски, лодочкой.

— Поцелуй барышне ручку, — подсказал Фишер.

Петер прикоснулся к моей руке губами.

— Все будет хорошо, — сказала я ему и погладила его по голове.

— Замечательно, — сказал Фишер, — просто превосходно! Далли, я в восторге от вас! Жаль, что я так сильно в вас влюблен, — добавил он то ли серьезно, то ли насмешливо. — А то бы я непременно посоветовал Петеру начать за вами ухаживать.

— Он уже начал, — сообщила я.

— О! — сказал Фишер.

— Правда, пока безуспешно, — объяснила я.

— Да, посоветовал бы начать ухаживать, а потом сделать предложение, — продолжил Фишер.

— Это не так просто, — сказала я, — сделать мне предложение. Для этого сначала надо помирить моих папу с мамой. Как-то загнать их в одну комнату, прийти туда и разговаривать не со мной, а с ними. Такие высокородные девицы, как я, иначе замуж не выходят.

— Договорились, — кивнул Фишер. — Сейчас мы с Петером поедем по разным делам…

— Понятно, — сказала я.

— Поедем по разным делам, — продолжал Фишер, — а вас можем довести до Эспланады.

— Я бы хотела на минутку зайти к маме, — сказала я.

— Вы думаете? — нахмурился Фишер.

— А что? Что тут такого удивительного? Заодно намекну ей насчет ваших планов. Петер, вы как — не раздумали?

— Что? — спросил Петер, как будто выныривая из глубокого забытья.

— Что, что, — всплеснула я руками. — Хорошенькое дело. Предложение делать, вот что.

— Далли, умоляю вас, помолчите! — сказал Петер.

— Он точно на мне не женится, — сказала я Фишеру. — Он уже понял, какая я неукротимая болтушка. Вот мы с ним часок поболтали — он уже устал. А представляете себе — семейная жизнь. Да еще где-нибудь в поместье. В городе еще туда-сюда. Некоторые мужчины ходят на службу, а некоторые в клуб — хоть какое-то отдохновенье. А в поместье с утра до вечера нос к носу — это же ужас какой-то.

— Далли, замолчите! — умолял Петер.

— Нет, вы только представьте себе, — смеялась я ему в лицо, при этом обращаясь к Фишеру: — Утром мы просыпаемся, я ему сразу начинаю выкладывать свои соображения о грядущей войне, о римском праве, о любовных приключениях моих подруг, о национальном самоопределении народов и о достижениях новейшей медицины, пересказываю ему криминальные романы, а также классическую прозу, газеты и журналы, последние