Дело принципа - Денис Викторович Драгунский

— Да, — горестно покивал Петер. — А когда я проснулся, то все вспомнил и не захотел открывать глаза, потому что понадеялся, что все это мне тоже приснилось.

Вдруг все это просто сон, кошмар. Анна уже куда-то убежала или в ванной, причесывается. Но, в общем, жива. Я разлепил глаза — и было все то же, только кровь засохла.

— Кто же ее убил? — спросил Фишер. — Ты полагаешь, какой-то нанятый стрелок, который сидел где-то в кустах?

— Не знаю! — закричал Петер. — Я ничего не полагаю. Я сам спрашиваю — кто?

— «Вы и убили, Родион Романович!» — сказала я по-русски и перевела Фишеру на немецкий, хотя, конечно же, он все понял: наш язык очень похож на русский.

— Нет!!! — закричал Петер. — Я?!!

Он даже вскочил со стула.

— Вы, вы! — сказала я. — Этому есть масса доказательств.

Фишер с интересом посмотрел на меня, уселся на диван и снова начал перебирать листы своей записной книжки. Нашел чистый листочек, вытащил из кармана карандаш с серебряным колпачком, снял колпачок, вернул его обратно в карман и сказал:

— Ну-с, мы вас слушаем.

— Сначала мелкие доказательства. Не столько даже доказательства, сколько отдельные поводы для подозрений и сомнений, так сказать, камешки для мозаики. Первое. Вы можете представить себе стрелка, который спрятался в глубине сада и терпеливо ожидал, покуда раскроется окно, и бедная Анна подойдет к подоконнику? Как говорили римляне: «Сui prodest?» Кому выгодно? Какова цель? Кто эти люди? У вас есть какая-нибудь идея?

Я прошлась по комнате и обратилась уже специально к Фишеру:

— Вот вы хорошо разбираетесь в политике, дипломатии, разведке, закулисных интригах и все такое прочее. Ну скажите на милость, кто эти люди, которые хотели уничтожить Анну? Русская разведка? Сербская? Или английская? Французская? Но, даже если предположить, что какие-то могущественные силы хотели убить бедную Анну, зачем такие сложности? Зачем устраивать засаду, когда нет ни малейшей уверенности в том, что она подойдет к открытому окну? Расправиться с ней можно было бы гораздо проще. На улице или в кафе. Я, конечно, — засмеялась я, — не специалист по наемным убийствам, но, если судить по криминальным романам, которых я прочитала штук двадцать, убить человека в большом городе, особенно молодую девушку, которая ездит по городу туда-сюда, — это не проблема.

— Это не доказательство! — крикнул Петер, и Фишер кивнул.

— О да, разумеется, — сказала я. — Это всего лишь фон. Дальше чистая психология. Почему Петер, простите, мой дорогой, я буду говорить о вас в третьем лице, не бросился в полицию?

— Там не было полиции, — пискнул Петер. — Куда бросаться?

— Разбудить привратника, соседей, просто выскочить в коридор и закричать: «Убийство! Убийство! Убийство!» Прибегут люди. Хоть кто-нибудь ночевал сегодня на Гайдна, пятнадцать? Это надо будет проверить, конечно. Но я абсолютно уверена, что хоть в одной-двух квартирах были люди. Они бы выскочили на ваш крик. Кто-то бы побежал вниз по улице в гастхауз, где есть телефонный аппарат. И вообще, когда кругом много народу, всегда находятся два-три человека, которые знают, что делать. Взрослые, опытные, решительные люди. Почему Петер не позвал полицию? Он, и мне это совершенно ясно, боялся первого допроса.

— Любой человек испугается первого допроса, особенно когда рядом труп с пулей в голове, — сказал Фишер.

— Но это не повод не звонить в полицию. Обратите внимание: он не прикоснулся к ней. Боже мой! — Я как бы в страшном волнении прошлась по комнате. — Если бы человека, которого я люблю, убили бы на моих глазах…

— Откуда вы взяли, что я ее люблю? — огрызнулся Петер.

— Стыдно, стыдно, дружочек, — сказала я и покачала головой. — Стыдно вот так сразу от нее отказываться… Особенно сейчас, когда ее уже нет в живых!

Я вздохнула и сделала укоризненно-печальную паузу.

Фишер кивнул, как бы соглашаясь со мной.

— Но продолжу, — сказала я. — Если бы человек, которого я люблю, был убит, или просто человек, с которым я была близка, — прошу прощения, я девица, и мне трудно судить о подробностях любовных переживаний, но все же мне почему-то кажется, что даже если бы я и не очень любила этого человека… Вы понимаете, даже если бы я не была в него отчаянно влюблена, но все равно! Мы же с ним были вместе!.. При чем тут глубина чувств? Убили того, с кем я была близка! Если бы я увидела, что он лежит, окровавленный, сраженный пулей, я бросилась бы на его тело, обняла бы его, покрыла бы его поцелуями, закричала бы: «Милый! Нет, нет, нет! Проснись! Оживи!» А Петер этого не сделал. Вообще не прикоснулся. Боязнь покойников — слабый аргумент. Он просто боялся испачкаться в крови. Но поглядите! — говорила я громко и вдохновенно. — Сам факт того, что человек испачкан в крови, вовсе не изобличает убийцу. Любой человек, который оказывает помощь раненому на улице, непременно испачкается в его крови, и это ни о чем не говорит. Но вот сам факт того, что человек боится испачкаться в крови, — говорит о многом.

— Очень красиво! — сказал Фишер. — И даже отчасти убедительно. Много психологии, много чувства. Похоже на сильную речь прокурора перед присяжными. Но мы не присяжные. Нам нужны доказательства. Не эмоции, не психология, а реальные доказательства.

— Отлично! — сказала я. — Пришло время реальных доказательств. Но сначала немножечко физики. Вы учили физику в гимназии, а меня учила физике госпожа Антонеску. Вы, наверное, помните, господа, что если кинуть горящую бумажку в бутылку с широким горлышком, а когда бумажка сгорит, поставить на это горлышко вареное яйцо — то вареное яйцо будет втянуто в бутылку.

— При чем тут школьные опыты? — возмутился Петер.

— Ствол револьвера в течение нескольких мгновений после выстрела в упор — та же самая бутылка, в которой только что сгорела бумажка, — объяснила я.

— Какого револьвера? — хором спросили Петер и господин Фишер.

— Украденного у меня, — сказала я. — Господин Фишер, когда я ехала сюда, я обнаружила, что у меня в сумочке нет моего велодога. Петер вез меня от кафе до Гайдна, пятнадцать, с заездом в аптеку. Мне было дурно. Он нес мою сумочку. Я не знаю, когда он вытащил у меня вело-дог, но вряд ли я его просто выронила, потому что он лежал у меня в сумке в застегнутом кармашке. Петер! — сказала я. — Отдайте мне револьвер.

— Нет у меня никакого револьвера, вы что? Это бред какой-то! — залопотал Петер.

— Петер! — сказала я, распахивая дверь и указывая пальцем на его тужурку, висевшую на стоячей вешалке. — Петер, — повторила