Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

«Вы переворачиваете меня, как лодку», — запомнил и часто повторял Катаев предсмертную метафору Олеши, сказанную врачам.

В 1965 году вышла книга, составленная из оставшихся дневниковых записок Олеши. Ее собрал, покопавшись в его архивах, Виктор Шкловский при участии вдовы Олеши Ольги Суок и литературоведа Михаила Громова. Катаев полагал, что Шкловский скрыл важную часть дневников, изуродовал их, неправильно скомпоновав те лоскутки, которые включил в книгу, вдобавок — какая гнусность! — дал ей затрепанное название «Ни дня без строчки», совсем не то, какое было у автора: «Он хотел назвать ее «Прощание с жизнью», но не назвал, потому что просто не успел».

Вот если бы эти рукописи доверили Катаеву, так остро чувствовавшему ушедшего соперника-собрата, а не этому теоретику (он ведь тоже был соперником «ключика», но в другом — женился на Серафиме Суок)…

Катаев вообще с давних пор не любил Шкловского — взаимно.

«Фельдшер, выдающий себя за доктора медицины», — сказано в «Траве забвенья».

«Он был похож, я убедился, на Бетховена», — писал Шкловский об Олеше. Катаев парировал в «Алмазном венце»: «Какой-то пошляк в своих воспоминаниях, желая, видимо, показать свою образованность, сравнил ключика с Бетховеном».

«В досадном несоответствии с блистательным текстом всей книги находится вялое вступление В. Шкловского», — рецензировал он книгу «Ни дня без строчки».

Он как бы оспаривал у Шкловского право на мертвого друга.

В 1983 году, в 86 лет, на вопрос журналиста «Известий»: «Кто был самым близким вашим другом?» — ответил (так и слышится — отрывистое): «Олеша».

В 1999 году книга дневников Олеши вышла полностью — конечно, гораздо более сырая, но уже не стесненная подцензурными опасениями: Горький на «чистке» писателей; европейская Одесса до революции; Мейерхольд, шепчущий: «Меня расстреляют»; имеется и запись о Сталине, сделанная больше чем через год после его смерти, исполненная причудливого пиетета: «Я подумал тогда, что великие люди двуполы — казалось, что голос вождя принадлежит рослой, большой женщине. Совершенно бессмысленно я думал о матриархате».

«Газету надо делать в европейском стиле»

В 1960 году Катаева обнадежили — предложили взять под начало «Литературную газету».

Всеволод Кочетов, возглавивший ее в 1955-м, считался слишком реакционным (хотя в 1959-м он ушел сам, из-за болезни). Политика его преемника Сергея Смирнова оказалась чересчур «левой» (но и он в 1960-м ушел по собственному желанию).

Судя по всему, власти была необходима площадка, способная соединить «ортодоксов» и «новаторов».

Видимо, наверху посчитали, что Катаев как компромиссная фигура сможет примирить фракции. С одной стороны, абсолютно лоялен государству, с другой — талантливый писатель, страстно любящий настоящую литературу.

Он и в будущем доказывал способность быть выше гражданской перепалки, печатая отрывок из повести «Трава забвенья» в «Огоньке» Анатолия Софронова, а затем ее целиком — в «Новом мире» Александра Твардовского, то есть в разнополюсных изданиях, у люто враждующих между собой главредов.

Николай Старшинов вспоминал: «В этот день Валентин Петрович пришел в редакцию крайне возбужденный: ему предложили новый пост — главного редактора «Литературной газеты». И он дал свое согласие. Валентин Петрович загорелся мыслью обновить газету, сделать ее «читабельной!», а инициативы у него всегда было предостаточно… Газетная работа, конечно, суетливее журнальной. Но он готов к этому».

Катаев почувствовал, что «Юность» ему тесна, теперь манило пространство более масштабного «прожекта»… Он всем утрет нос, создаст новую непривычную газету, самую яркую в СССР. Он обдумывал новый облик и новые рубрики, делился замыслами с «ближним кругом», начал подыскивать людей, заранее переманивал кое-кого из «Юности»…

Еще раньше он обратил свой взор на Феликса Кузнецова. Из вологодской деревни, оба дяди репрессированы, поступил в МГИМО, затем зашел с улицы к министру образования СССР («Тут что, не советский министр? Принимайте! Есть просьба»), просьбу уважили — перевели на филфак МГУ на отделение журналистики (так же пришел к министру и решил свои филфаковские неурядицы бывший «суворовец» и будущий писатель-историк Олег Михайлов). После XX съезда КПСС аспирант Кузнецов был одним из застрельщиков бунта в МГУ с требованием «ускорения десталинизации» — отмены старых программ обучения и увольнения прежних преподавателей (приехавшего «усмирителя», секретаря Союза писателей Грибачева студенты захлопали, не дав говорить). Венгерские события напугали власть, и Кузнецова изгнали из университета с «волчьим билетом». Но уже через три года всего в 28 лет по протекции «сочувствующих» он, до того не написавший ни одной критической статьи, возглавил «оттепельный» отдел критики в «Литературной газете». Кузнецов считался ведущим критиком «поколения перемен», о котором писал статьи не только у себя в «Литературной газете», но и в катаевской «Юности». В 1977-м он возглавил Московскую писательскую организацию, уже разочаровав «прогрессистов», сблизившись с «деревенщиками» и все больше становясь «охранителем».

Феликс Феодосьевич, в 85 лет сохраняя отличную память, рассказал мне, как раздался звонок и Катаев, его читавший и публиковавший, пригласил к себе в редакцию.

«Предложил возглавить в «Юности» отдел критики. Но я уже возглавлял этот отдел в «Литературной газете». Передо мной встала дилемма: что выбрать? Ведь катаевская «Юность» была знаковым явлением, голосом сверстников. А на Катаева я, конечно, молился. Поколебавшись, принимаю решение: иду в «Юность». Катаев сказал: «Напишите письмо Смирнову, я его возьму с собой и пойду говорить». Сергей Сергеевич положил письмо в стол: «Давайте не спешить, подумаем». Проходит неделя, другая, месяц, второй, ни ответа, ни привета — видимо, не хочет меня отпускать Смирнов. Я к нему: «Как быть? Осуществляем перевод?» А Смирнов: «Подожди еще. Не исключено, что ты сам откажешься». Загадка… Еще через некоторое время он сказал: «Позвони Валентину Петровичу». Звоню. «Феликс, приезжай ко мне в воскресенье в Переделкино». Я приехал. Поднялся к нему на верхотуру и впервые в жизни попробовал французского коньяку. Чокнулись. Он взял палку: «Пойдем погуляем». Повел меня в лесочек.

— Ты знаешь, я тебя прошу остаться в «Литгазете».

Сердце екнуло… Я вздохнул:

— Ну, что сделаешь…

— Да не вздыхай. Дело в том, что в «Литературную газету» прихожу я! Три дня назад я дал согласие Фурцевой.

Как выяснилось, Смирнов знал, что ему уходить, потому что «Литгазета» не вписалась в очередной политический разворот, и предложил вместо себя Катаева. А Екатерина Фурцева тогда в ЦК отвечала за идеологию.

— Я хочу, — сказал Катаев, — чтобы в моей «Литературке» ты был первым заместителем. Мне нужен молодой энергичный парень, который поможет вести газету, чтобы я мог немножко писать… Я тебе расскажу, какой я вижу газету… Газету надо делать в европейском стиле. Не четырех-полосочка, а толстая — полос шестнадцать, двадцать. Давать и прозу, и поэзию…

Его главным планом была борьба за качество издания и за то, чтобы привлечь побольше молодежи — в авторы и в читатели…

Он попросил меня обо всем молчать».

«Катаев добровольно ушел из «Юности», ибо вознамерился взять в свои руки ключевой печатный орган Союза писателей — «Литературную газету», — вспоминал Анатолий Гладилин. — Ему обещали, вопрос был решен».

«Казус Катаева» упоминается в протоколе заседания Секретариата правления Союза писателей России от 29 декабря 1962 года. Речь идет о том, что в узком кругу писательских генералов Валентин Петрович предъявил требования, на которые те согласились. «Когда обсуждалась кандидатура В. Катаева на пост главного редактора газеты, — вспоминал на заседании Вадим Кожевников, — он поставил условие, чтобы иметь право самому выбирать редколлегию в том духе, в котором он сочтет возможным для своей работы. Мы такое условие приняли…»

Однако решение затягивалось…

Есть мнение, что «Литературную газету» предложил Катаеву секретарь ЦК КПСС Суслов, в дальнейшем боровшийся за своего протеже.

Но кто бы ни обнадежил Валентина Петровича, тому было с кем побороться.

«Культурная политика» становилась все грубее. Нараставшее в партийном руководстве «недовольство отвергшими отцов» превращало Катаева в неблагонадежную фигуру. Развратил молодняк, заложил бомбу под систему… Чего от такого ожидать на более значимом посту? Влиятельный партиец Александр Шелепин был зол на «Юность» и открыто говорил: «Теперь журнал уже не исправишь, как он создан Катаевым, таким и останется». Сумрачно воспринимали «катаевские забавы» завотделом культуры ЦК Дмитрий Поликарпов и секретарь ЦК Леонид Ильичев. Особенное негодование «Юность» вызывала у вожака комсомола Сергея Павлова, желавшего подчинения журнала его организации.