Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

— Не надо…

А Эстер между тем поставила мужу ультиматум: либо он остановится, либо она забирает детей и уходит. «Потому что, — объясняет Павел, — устала и не желает больше терпеть многодневные загулы, непонятных гостей, пьяные скандалы».

Катаев тогда ответил:

— Я больше не пью.

Но по-настоящему он завязал после «удара».

Выпивал с гостями. После их ухода Эстер отправилась мыть посуду и вдруг услышала удар об пол. Катаев лежал на полу. Вызвала «неотложку». Врачи привели его в себя, диагностировали что-то вроде спазма сосудов, запретили пить и курить. И со следующего дня он дисциплинированный, как солдат, навсегда отказался от долгих попоек и дыма. А ведь был заядлым курильщиком с желтыми пальцами (предпочитал сигареты без фильтра «Новые» фабрики «Дукат»).

Врачи потребовали и правильного питания. Вспоминая, какая пища помогала в офицерском лазарете скорее исцелить рану, Катаев выбрал сытное меню: по утрам два яйца в мешочек и белый хлеб с маслом, за обедом — густой бульон, бифштекс или жирная рыба и икра. Когда при посещении врача он похвалился такой «диетой», тот сообщил ему, что это верный способ себя доконать. Теперь Катаеву пришлось довольствоваться овсянкой на воде, сухарями и злаковым кофе, чуть скрашенным нежирным молоком.

Этим напитком он порой угощал какого-нибудь простодушного посетителя, галантно осведомившись:

— Не желаете бурдоне?

Тот соглашался, рассчитывая на французское вино, и получал мутную бурду.

Поправившись, Катаев мог позволить себе и выпивать, и, уж точно, хорошо закусывать.

Тем временем терявшие влияние соперники Хрущева попробовали скинуть «царя горы». В июне 1957 года семь из одиннадцати членов Президиума ЦК КПСС осудили политику первого секретаря. Но стремительно созванный Хрущевым при поддержке маршала Жукова пленум ЦК разбил «антипартийную группу» (уже в октябре Хрущев снял Жукова с поста министра обороны, обвинив в «бонапартизме»).

Несмотря на смену лиц во власти, писатели по-прежнему подвергались разносу. Хрущев, науськиваемый окружением, с простосердечностью громилы лез в искусство. «Юность» вызывала недовольство литературных и политических бонз. Катаев понимал, что в любой момент могут врезать по его детищу, и с лицедейской дисциплиной повиновался системе, хладнокровно осуждая тех, кого следовало.

Например, 8 октября 1957 года в «Литературной газете» появилась его статья «Мы благодарны партии» (по мотивам доклада 1 октября на московском писательском собрании). «Имена ошибавшихся хорошо известны… Речь идет, к сожалению, прежде всего о талантливом литераторе, одном из руководителей Союза писателей — Константине Симонове, а вместе с ним — о членах редколлегии журнала «Новый мир». Именно в этом журнале наиболее ярко проявилась неверная и вредная тенденция одностороннего, очернительного показа бытия советского общества».

Подразумевалась публикация в 1956 году в «Новом мире» одного из главных оттепельных произведений — романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» о честном изобретателе, бросившем вызов бюрократической среде и посаженном за «вредительство». Нагорело всему журналу. Симонов, хотя и вынужденно отрекся от своего «выдвиженца», попал в немилость.

А Катаев продолжал: «Не менее серьезной была грубая политическая ошибка другой редколлегии — альманаха «Литературная Москва» и ее руководителя писателя Эммануила Казакевича». Альманах, начавший выходить в январе 1956-го (здесь напечатали стихи Марины Цветаевой, рассказ Александра Яшина «Рычаги» о партийной казенщине и многое другое), был подвергнут разносу в печати и на собраниях за сосредоточение на «теневых сторонах жизни». Вышло всего два сборника. «Возьмите Венгрию. Ведь началось же с писателей, товарищи», — говорил на встрече в ЦК 13 мая 1957 года Хрущев, подразумевая, в частности, кружок Петёфи, требовавший реформ и участвовавший в подготовке событий октября 1956 года. Массовая демонстрация в Будапеште переросла в вооруженный мятеж (коммунистов и сотрудников госбезопасности вешали и расстреливали, правительство заявило о выходе из Варшавского договора). В начале ноября восстание подавили советские войска — погибли несколько тысяч человек.

По словам Павла Катаева, его отец записал в свою тетрадь грустные слова по поводу произошедшего.

В те дни французские писатели (Жан Поль Сартр, Веркор, Роже Вайян, Симона де Бовуар и др.) направили письмо протеста советскому правительству, осудив и тех, «кто хранил молчание или даже высказывал одобрение, когда Соединенные Штаты задушили в крови свободу, завоеванную Гватемалой». Это письмо было опубликовано в «Литературной газете» 22 ноября 1956 года одновременно с ответом «Видеть всю правду», в котором 66 советских писателей, в том числе Каверин, Казакевич, Твардовский, Паустовский, Эренбург, Шолохов, ну и Катаев, заявляли, что в Венгрии «советские солдаты, жертвуя своими жизнями, спасали десятки, а может быть, и сотни тысяч жизней от разгула фашистского террора».

27 марта 1957 года в Кремле «на митинге дружбы между советским и венгерским народами», где присутствовало все руководство как Венгрии, так и СССР, Катаев коснулся «происков врагов»: «Втайне они вынашивали мрачные планы восстановить в Венгрии фашистский режим и оторвать Венгрию от социалистического лагеря… Принимая вас, мы радуемся, что мрачные дни прошлогодней осени уже позади».

Вскоре он отправился в эту страну… Побывал и в Китае.

За несколько месяцев до венгерского восстания в августе 1956-го в ФРГ была официально запрещена Коммунистическая партия Германии. Предваряя это событие, Катаев писал в «Литературной газете»: «Боннским властям в высокой степени безразличны все демократические принципы. У них есть только один принцип: заслужить благосклонность своих американских патронов».

28 июля 1957 года в Москве открылся Всемирный фестиваль молодежи и студентов — одно из знаковых событий «оттепели»: приехали 34 тысячи гостей из 131 страны, включая Англию, Францию, Америку. Иностранцы свободно общались с советскими людьми, именно тогда в моду вошли джинсы, кеды, рок-н-ролл. Катаев приветствовал фестиваль передовицей в «Литературной газете» о затяжном для него ощущении юности: «В двадцать лет молодость кажется естественным состоянием человека. Думается — она никогда не кончится. Ее истинную цену, ее счастливую кратковременность начинаешь постигать, когда тебе уже за пятьдесят или даже, увы, за шестьдесят».

Когда 16 марта 1958 года проходили очередные выборы в Верховный Совет СССР, Катаев понял: «народ голосует за весну». Своеобразно смотрелся его политический отчет на первой полосе «Правды»: «Прелестное мартовское утро. Легкий морозец и солнце. В тени синеет еще довольно крепкий лед. На солнце подтаивает. Серебряные первые робкие ручейки». А может, такие новости были ему всего важнее?

В 1958-м Катаев с женой впервые вместе выехали за рубеж. Они совершили морской круиз вокруг Европы с заездом в Париж. Последний раз Катаев был здесь в 1931 году. Взявшись за руки, ходили по всему городу и забрели на бедную улицу Риволи — место рождения Эстер. В гостиницу знакомиться пришел знаменитый Альбер Камю, признавшийся в любви к «Растратчикам» и их причудливом влиянии на его роман «Чума». Беседовали несколько часов, но разговор то и дело прерывал сотрудник советского посольства, упорно не покидавший номер. То была не последняя встреча с Камю. В другой раз в Париже во время обеда лауреатов Гонкуровской премии они обсуждали пределы свободы самовыражения и Катаев сетовал на рыночное потакание животному и зверскому: «Я взял его за руку и вышел на улицу. Стоял там книжный киоск. Витрина — сплошь порнографическая литература, книги об убийствах, изнасилованиях. Камю как-то очень искренне согласился, да, это диктат бездуховности».

(Интересно, что и эту, и многие другие поездки на Запад Катаев полностью оплачивал из своего кармана. «На моем счету в Парижском обществе драматических писателей накопилось свыше 3000 н. франков», — в письме Суслову сообщал он в 1960 году перед новой поездкой с Эстер «на три-четыре недели». В 1962-м он на месяц отправился с ней в Италию «за счет собственных средств», как говорилось в записке, подготовленной отделом культуры ЦК. В конце 1965-го просил Суслова отпустить на месяц в Париж: «У меня там накопились около 2000 франков авторских».)

В том же году он побывал в Бельгии и познакомился с внуком, правнуком и праправнуком Пушкина. «Семья Пушкиных радушно потчевала меня по-русски — чаем с клубничным пирогом, — записал он. — Мы расстались друзьями».

Еще в 1956-м в записке отдела культуры ЦК сообщалось: внук Пушкина Николай Александрович — «человек, враждебно настроенный к Советскому Союзу», но при этом нужно «принять меры к установлению контакта с Н. А. Пушкиным и выяснению возможности приобрести у него рукописи А. С. Пушкина». Теперь, вернувшись в Москву, Катаев докладывал в ЦК о своей встрече с белым офицером, в 1920 году покинувшим Крым на одном из врангелевских кораблей: «Было мнение, что Николай Александрович придерживается крайне реакционных взглядов и не желает общаться с советскими людьми. Это не подтвердилось. Я разузнал его адрес… Нанес ему визит и был очень хорошо и дружелюбно принят… Мне кажется, что было бы очень полезно развить этот, — поначалу столь благоприятный, — контакт и, если удастся, пригласить семью Пушкиных побывать в Советском Союзе».