Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

«Лисьими шагами, с лицемерной улыбкой на губах, в которых дымилась вонючая сигара, согбенно вошел…» — знакомые с Александром Борисовичем не могли не опознать его в этом персонаже «с мягкой рукой», который «постоянно шьется в сферах». По Катаеву, в 1955-м тот отговорил его печатать Хемингуэя, напугав гневом ЦК, а сам тиснул его в «Иностранной литературе», где был тогда главным. В литературной среде то катаевское эссе вызвало скандальчик. «Чак» ответил письмом-отповедью: «Ты всегда был трусом, Валя…»

Покинув «Юность», сообщает Гладилин, Валентин Петрович «уехал в заграничную командировку, перенес тяжелейшую операцию и заперся у себя на даче в Переделкине».

Действительно, в Париже у него воспалилась предстательная железа. Поначалу он ничего не говорил Эстер, пока к вечеру не почернел. Болезнь была в острой стадии: боль, температура. Французские врачи настаивали на госпитализации. Катаев оказался непреклонен: «Я не хочу, чтобы Советское государство платило за меня Франции». В Москву летел с катетером много часов с вынужденной посадкой в Копенгагене. В аэропорту ждала «неотложка», но предпочел больнице Переделкино, где стало совсем плохо. Началась уремия. Дочь молилась всю ночь на коленях. Чуть позднее были больница и операция. В повести «Святой колодец» Катаев горевал над «мучительно раздувшейся опухолью, аденомой простаты, непрерывно отравлявшей мою кровь, которая судорожно и угрюмо гудела в аорте, с трудом заставляя сокращаться мускул отработавшего сердца. Хоть бы эту опухоль скорее вырезали!».

В июле 1962 года он отправил в ЦК КПСС письмо с надрывными нотками:

«Моих книг почти никогда нельзя найти ни на складах, ни на прилавках книжных магазинов. Впрочем, всем хорошо известно, что «Валентин Катаев писатель тиражный». Таким образом, мало того, что я понес моральный и материальный ущерб, но еще было создано впечатление, что, так как мое якобы «собрание сочинений» уже осуществлено, то с этим покончено. На самом же деле это не так: настоящего собрания сочинений не было, а было только «избранное», изданное семь лет назад ничтожно малым тиражом. Таковы факты. Поэтому я обращаюсь с просьбой восстановить справедливость… Как один из старейших советских писателей я имею на это все права. Осуществление такого собрания сочинений даст мне возможность — пока я жив — тщательно его проредактировать, а также снимет с меня заботу о куске хлеба — необходимость заниматься ради куска хлеба мелкими литературными поделками, без чего мне невозможно будет свести концы с концами, создаст для меня прочную материальную базу и даст возможность в последний период моей творческой жизни спокойно осуществить мои обширные литературные замыслы, к которым я уже приступил. Считаю возможным обратить Ваше внимание также и на то, что собрания сочинений многих писателей моего поколения, например Федина, Леонова, Эренбурга и других, изданы уже два и даже три раза и каждый раз большими тиражами. Почему же относятся так несправедливо ко мне? Надеюсь на Ваше быстрое и справедливое решение».

Несмотря на несколько раз повторенное слово «справедливость», она — в катаевском понимании — и здесь не восторжествовала: полновесного собрания сочинений он тогда не добился.

«Неосмотрителен был в своих заявлениях»

Конечно, Катаев продолжал отзываться на самые заметные события.

12 апреля 1961 года советский человек первым отправился в космос. «Юрий Гагарин облетел земной шар за полтора часа, а его имя — еще быстрее — в несколько секунд», — писал Катаев в «Московском комсомольце». Он уверял, что появится тот, кто «вырвется за пределы Солнечной системы», и с академиком Петром Капицей и летчиком-испытателем Валентином Ковалевым подписал письмо о создании Музея космоса. Со временем такой музей возник.

В октябре 1962 года началось напряженное противостояние между двумя сверхдержавами, известное как Карибский кризис, мир замер на пороге ядерной войны. Откладывалась поездка в Америку приглашенных Госдепартаментом советских писателей. Катаев с Виктором Розовым встретились с американским послом в его резиденции. По воспоминаниям Розова, «беседу Катаев вел спокойно, с достоинством человека, представляющего великую страну», и в тот час, когда, казалось, боевые корабли неслись навстречу друг другу, дважды хладнокровно повторил:

— Господин посол, вы, конечно, так же, как и я, понимаете, что мы сидим в одной лодке.

Ядерную войну, как известно, отменили. В начале 1963 года Катаев, Розов и переводчица, знаток американской литературы Фрида Лурье, наконец-то вылетели в США. В их распоряжении был целый месяц.

Путешествовали на поезде через всю страну. Изумлялись чудесам техники. Званые обеды, ужины, театры… Глядя на многоуровневые дорожные развязки, Катаев непроизвольно зааплодировал.

Сначала была встреча с молодежью в Хьюстонском университете. «Если бы вы видели и слышали, как блестящ был Валентин Петрович, — вспоминал Розов, — каскад острот, метких вопросов и метких ответов, искренняя веселость… Набито было битком, стояли в дверях. Успех был яркий. Толпа студентов провожала до ворот».

По мнению Розова, этот успех обеспокоил «хозяев», и именно поэтому в Беркли и Стэнфорде были только преподаватели, студентов не пригласили. Зато в Бостоне опять допустили студентов — полный зал и неподдельный восторг. «Слушая блистательные ответы на вопросы, брошенные реплики, скажу прямо: я восхищался Катаевым. Много я знал талантливых людей, но человека более острого ума, пожалуй, не встречал».

А в Вашингтоне их отвели в непонятное учебное заведение, где поджидала стайка странно взрослых студентов. На выходе Катаев — из шпиономании ли, романтически играя или и вовсе проницательно — предположил: «Это разведчики, им показывали нас и говорили: «Смотрите, вот они, советские люди». Это для них был урок».

Он попросил о встрече с членами компартии США (очевидно, дали поручение в Москве). Госдеп пытался помешать, и все же встреча случилась — квартирник, человек двадцать, угощали русскими пирожками. «И как удалось Катаеву сломить сопротивление Госдепартамента, не знаю. Скажу только: он был человеком мощным».

В Нью-Йорке Валентин Петрович закатил скандал. Перед встречей в Колумбийском университете жестко спросил:

— Будут студенты?

— К сожалению, у них скоро экзамены, но…

— Выступать не будем.

— Да, но это же, господа, неудобно, тут профессора, сотрудники.

— Выступать не будем.

— Но уже объявлено, придут известные люди.

— Выступать не будем.

— Госдепартамент просил вас…

— Выступать не будем. — И обратился к Розову: — На кой леший нам вся эта антисоветская публика? Вы не возражаете, Виктор Сергеевич, не будем?

Тот согласился, хотя был и не против встречи. Так она и не состоялась.

В розовских воспоминаниях есть и другой пример крутизны характера. Они посетили загородную виллу некоего (Розов деликатно утаивает имя) популярного и немолодого писателя, который встретил их сухо и надменно. По пути из его дома на вершине холма Катаев вдруг приказал:

— Стоп!

Выскочил из машины и, размахнувшись, швырнул подаренные книжки…

— Зачем это вы, Валентин Петрович? — спросил Розов.

— А что он мне, как институтке, сверху свою поганую фамилию написал! — Катаев был разъярен непочтительным росчерком.

В Бостоне они посетили в больнице 88-летнего поэта Роберта Фроста и, возможно, были последними паломниками у его одра — на пороге их чуть не растерзали репортеры.

Заговорили о возможности войны, Фрост афористично прошелестел:

— Только не надо обрывать плоды в садах и отравлять воду в колодцах.

Катаев усмехнулся:

— Если бы все были такие добрые, как вы…

Внезапно поэт переменился, сверкнул глазами, отрубил:

— Я совсем не добрый.

Возможно, почувствовал ядовитую и бодрящую энергетику гостя…

Катаев вспоминал, что поэт, «неутомимо разглагольствуя, умирал» с пергаментно-пятнистым лицом, «уже как бы захватанным коричневыми пальцами вечности»: ««А теперь говори ты», — сердито сказал он и с усилием коснулся своим бокалом моего бокала. Что мог сказать ему я в эту последнюю минуту нашей земной встречи?»

Умер Фрост через несколько дней.

А в Лос-Анджелесе, напомню уже сообщенное когда-то, Катаев посетил тайную любовь далекой юности Зою Ивановну Корбул, в 1920-м бежавшую из Одессы. Он не мог забыть ее всю жизнь. Разговаривали всю ночь. За чаем с желтыми этикетками «липтон».

«— Скажите, почему вы тогда не вышли за меня замуж?

— Молодая была, глупая, — тотчас с какой-то бездумной горестной легкостью ответила она, как будто ожидала этого вопроса…»

Уже в самолете Катаев спросил:

— Ну как, Виктор Сергеевич?

— Потрясающе!