Вчера-позавчера - Шмуэль-Йосеф Агнон

Мудрецы, благословенной памяти, сказали в Гемаре, что жениху в день его хупы прощаются все его грехи, а про Судный день сказано, что в этот день «будете вы прощены и очищены от всех ваших грехов». Получается, что день хупы подобен Судному дню, и поэтому женихи в день своей хупы постятся и произносят покаянную молитву Судного дня. И в этом огромная милость Творца, Благословен Он, что Он дал народу Израиля такие замечательные дни, как эти, чтобы простить им все их прегрешения. И помни и не забывай, что Судный день есть для нас – каждый год, но не так – с этим днем. Да будет так, Ицикл, чтобы сбылись для тебя слова Писания: «Насытимся утром милосердием Твоим и возрадуемся и возликуем во все дни наши». Утром называется день свадьбы, когда от человека исходит сияние. Если хорош человек перед лицом Создателя и начинает свою жизнь в чистоте, будет он радоваться и ликовать во все дни свои.

А теперь, Ицикл, после того, как я привел тебе слова Торы, я благословлю тебя. Когда дал Господь, Благословен Он, Тору евреям, с которой обручились мы, давал Он нам в течение сорока лет пищу. Да будет так, что ты не будешь ни в чем нуждаться. И не беспокойся о будущем, ведь не сегодня-завтра придет наш праведный Машиах, и если мы удостоимся, то сядем, возложим короны на головы наши и насладимся божественным светом».

5

Когда расстался Ицхак с реб Алтером и супругой реб Алтера, пошел он к реб Хаиму-Рефаэлю. Застал его сидящим на краю кровати и качающим головой из стороны в сторону. Сказал ему реб Хаим-Рефаэль: «Сижу я и думаю, вот я здесь, в Иерусалиме, но не вижу ничего. Мог бы я, упаси Боже, усомниться, в Иерусалиме ли я, ведь для человека не существует ничего, кроме того, что видят его глаза, а я – слеп, не про тебя будь сказано, на оба глаза. Правда, святость Иерусалима так велика, что человек может почувствовать ее. Но о ком это сказано? О человеке с высокими мыслями. Но я, вся сила которого только в чувстве осязания, кто я такой, чтобы сказать: удостоился я этого. Довольно с этого слепца, что он ощупывает стены и не спотыкается, проверяет дорогу палкой и не падает. Разве не могу я, упаси Боже, прийти в отчаяние, что после всех трудов и мотаний по суше и по морю нет для меня здесь ничего, кроме стен, которые я ощупываю, и палки, с которой я бреду. Но посмотри, как велики слова мудрецов, что воздух Эрец Исраэль делает человека мудрым. Ты можешь спросить: какая тут мудрость, ведь даже того, ради чего прибыл сюда, я не удостоился? А прибыл я в Иерусалим не для чего иного, как лечь в его землю, да вот земля эта до сих пор не приняла меня. Однако воздух Эрец Исраэль и в самом деле приводит к мудрости. И даже я поумнел здесь благодаря воздуху Эрец Исраэль. Господь дал свет глазам моего разума, и вошла мудрость в мое сердце, и я понял: раз земля не приняла меня, хотя вся моя алия была ради погребения здесь, это – милость Создателя, Благословен Он. Пока я жив, я могу исполнить еще несколько заповедей и даже делать добрые дела, чего не было бы, если бы я был мертв, так как умерший человек свободен от выполнения любой заповеди Торы. И когда я сижу в одиночестве и размышляю о том, что я живу в Иерусалиме, Святом городе, но не дано мне его увидеть – я утешаюсь, что дано мне молиться в нем, и вкушать кусок хлеба его, и благословлять хлеб перед едой и после еды. Выходит, что велика милость Всевидящего, но Невидимого – продлил Он дни жизни мне, видимому, но не видящему. Что ты хочешь сказать, Ицхак? Чувствую я, что ты хочешь сказать мне что-то». Сказал Ицхак: «Я пришел просить рабби Хаима-Рефаэля прийти на мою свадьбу. Через три дня, если будет на то воля Божья, я встану под хупу». Сказал реб Хаим-Рефаэль: «Дай мне твою руку, и я благословлю тебя». Протянул Ицхак руку и вложил ее в руку слепца. Поклонился реб Хаим-Рефаэль налево, и поклонился направо, и начал благословение. Когда исчерпал все благословения, которые были у него на устах, улыбнулся и сказал: «Знаешь ли ты, Ицхак, что я был на свадьбе твоего дедушки, царство ему небесное? И хотя уже прошло пятьдесят семь лет, помню я все, как будто это случилось сегодня. Садись, и я расскажу тебе.

Это так было. В одну из ночей я проснулся и удивился, что во всем доме тишина, и я не слышу шороха ни от кровати отца, ни от кровати мамы. Это было странно: как это? Весь дом замер? Задрожал я и закричал: «Мама! Мама!» Оттого что прошло время и никто не отозвался, объял меня ужас, ведь крыса может вылезти из норы и обгрызть мне лицо, или дикий зверь может прийти и растерзать меня. А я – слепой и не могу сразиться с крысами и дикими зверями, и лежу один, а если и закричу, ни один человек не придет и не спасет меня. Стало мне жалко самого себя, и я заплакал: что случилось? Как это оставляют слепого ребенка одного? А когда прервал я на короткое время рыдания, наполнилось мое сердце досадой и гневом на отца и на мать за то, что оставили они меня и ушли себе. Снова принялся я плакать, но, когда понял, что никто не слышит моего плача, пришло мне в голову отомстить отцу и матери за то, что оставили они меня одного. Слез я с кровати, и надел талит, и надел штаны, и вышел наружу – вернутся они домой и не найдут меня! Пока я стоял на улице, услышал звуки музыкальных инструментов. Пошел я на эти звуки, пока не пришел в какой-то дом и не услышал, что там танцуют и играют. Снова я заплакал от этих чудесных нигунов. Стало мне жаль себя… такие чудные нигуны… и я рассердился на отца и маму, что они не привели меня послушать эти чудесные нигуны. Подошла какая-то женщина и спросила: «Мальчик, почему ты стоишь с закрытыми глазами?» Не сказал я ей, что я слепой, но сказал ей: «Так я хочу». Сказала та женщина: «Открой глаза, мальчик, и не упрямься». Захлестнула меня жалость к самому себе за то, что я слепой и не могу открыть глаза; и разозлился я на ту женщину за то, что она не знает, что я слепой и не могу открыть глаза. Сказал я ей в ответ: «Назло тебе не открою глаза». И, не договорив, разразился страшным плачем, так что слышен был мой плач из конца в конец дома. Услышала мама и ужаснулась – и она, и мой отец были среди приглашенных. Взяла меня мама на руки, и обняла меня, и закричала, и заплакала: «Птенчик ты мой! Ой, горе нам!» А когда немного успокоилась, начала она меня стыдить, что опозорил я ее и отца и явился босой на свадьбу. Стало мне жаль себя: мало того что она оставила меня одного, еще и ругает меня. И от жалости к самому себе сердился я на нее, и на своего отца, и на весь мир целиком: нет жалости в их сердцах к маленькому мальчику-калеке. И, начав плакать, больше не прекращал. Не помогали ни окрики моего отца, и ни мольбы моей матери, и ни сладкие пироги, что давали мне. Наконец, подошла какая-то старушка, и взяла меня за руку, и уложила меня на кровать, и я замолк, потому что не было у меня больше сил плакать. Все это помню я, как будто это было сегодня, хотя прошло уже пятьдесят семь лет. Теперь, когда ты пришел пригласить меня на твою хупу, ты просто вернул меня к жизни. Иногда человек задает сам себе вопрос, для чего он живет в мире, и не понимает, что делают ему добро, когда продлевают его дни, дабы он мог исправить то, что возможно. И хорошо, если исправлю я на твоей свадьбе то, что натворил на свадьбе твоего деда».

6

В это же самое время, когда приглашал Ицхак своих близких, обходила Ривка дома соседей и приглашала их на хупу. Одни пообещали ей, что придут, и не пришли, другие сказали прямо: «Не придем». Ривка не отказалась от мысли устроить праздник для дочери и купила халы, и вино, и сардины, и сладостей, и орехов, и водки, чтобы омыли гости руки и произнесли семь благословений. Кроме того, она пригласила двух барабанщиков и флейтиста веселить жениха и невесту на их хупе. А перед хупой одела мужа в субботнее платье, лапсердак и штраймл, и вымыла ему бороду, и вывезла его на кровати из дома, чтобы он видел хупу своей единственной дочери.

Лежал рабби Файш на своей кровати. Два синюшных мешка повисли под его глазами, и застывшие глаза глядят и не понимают, что они видят. Напротив встал реб Хаим-Рефаэль, слепец, и он будто подглядывает своими слепыми глазами, и нечто вроде улыбки застыло в них. Все еще не привык он к иерусалимцам, и ощупывал рукой, и кивал головой, и улыбался незрячей улыбкой, пугавшей людей.

Много гостей не пришло разделить радость жениха и невесты. Гинда-Пуа не пришла из-за болезни реб Алтера. Гравер и его жена не пришли, потому что пошли на церемонию выкупа первенца своей дочери, выпавшую на этот же день. Штукатур Эфраим не пришел, потому что лежал больной. Прошлой ночью, когда он ходил будить спящих на служение Творцу, попался он на глаза сторожу из Магриба, выламывавшему дверь лавки, чтобы выкрасть товар; набросился на него сторож и столкнул в один из люков. Вместо гостей, которые не пришли, пришли подростки, девочки и мальчики, посмотреть на дочку рабби Файша, выходящую замуж за «поляка». Каждый раз, когда показывался сосед или соседка, протягивала Ривка к ним руки и говорила: «Заходите, заходите, люди добрые! Приходите на хупу моей единственной дочери!» Не успевает зазывать их, как они уклоняются и проходят мимо. Тот, кто видел в тот день горе Ривки, не устрашат его муки ада.