8. Литературно-критические статьи, публицистика, речи, письма - Анатоль Франс

Узнав, что президент Лубе прибыл в Рим[656] ко двору итальянского короля, папа направил правительствам христианских государств протест против этого поступка, которым французский президент демонстративно признавал права итальянского народа на город Рим, — оскорбление тем более чувствительное для Святейшего престола, что оно исходило от «старшей дщери церкви». Увы! Неужели христианская Галлия, осыпанная папой благодеяниями и одаренная привилегиями, оказалась столь неблагодарной и ее глава восседает теперь за одним столом с герцогом савойским, незаконным обладателем вотчины св. Петра![657] Римская курия искони требовала возврата светских владений папы, но эти дипломатические шаги, не поддержанные ни силой оружия, ни вмешательством других государств, никого не беспокоили. Однако на этот раз заявление было сделано в такой форме, что произвело во Франции впечатление, которого, по всей вероятности, не ожидали ни Пий X, ни его советники. Народы раздражительны и горды. Недаром скульпторы изображают их в виде разъяренных женщин. Во Франции же по многим причинам общественное мнение было до крайности чувствительно ко всему, что касалось внешней политики страны. Итальянский король, собиравшийся, по-видимому, выйти из Тройственного союза[658] и побывавший недавно в Париже с молодой женой, пользовался всеобщей симпатией, и очень немногие, даже среди католиков, посмели бы упрекнуть его в том, что он не посчитался с даром Константина Великого папе Сильвестру. Итак, вмешательство иностранной курии в дружеские отношения французского народа было признано недопустимым, и Франция восприняла поступок Святейшего престола как оскорбление национального достоинства. Следует признать, что на этот раз папа был плохо вдохновлен свыше, ибо его нота поставила в неловкое положение даже обычных защитников Святейшего престола. В самом деле, самые ревностные французские католики принадлежат к партиям, щеголяющим чрезмерным патриотизмом. Они не без горечи вспоминали, что теперешний папа был избран при поддержке Австрии вместо кардинала Рамполла, кандидата французской стороны. Но для церкви было хуже другое: умеренные республиканцы, или, как они сами себя называют, либералы, отмежевались в этом деле от католиков, хотя обычно и в жизни и в Палате обе партии выступают заодно. Среди либералов можно было назвать нескольких бывших министров иностранных дел. Повинуясь своему профессиональному долгу, они признали, что правительство обязано отклонить протест папы. Этот протест вызвал еще большее неудовольствие, когда оказалось, что в экземпляре, посланном на Кэ д'Орсе[659], не хватает одного параграфа, имеющегося в экземплярах, направленных прочим католическим государствам. А между тем в нем шла речь об отзыве нунция из Парижа и давалось понять, что если папа не порвал дипломатических отношений с Францией, то лишь потому, что ожидает скорых перемен в политике этой страны. В конце концов папа снискал больше порицаний, чем похвал, и его защитникам ничего больше не осталось, как говорить, что он святой. Радикалы и социалисты явно радовались поступку папы. Они обратились к правительству с просьбой отозвать нашего посла при Ватикане и денонсировать конкордат, чтобы достойно ответить на послание Пия X.

В то время среди французских епископов было два прелата, во всех своих действиях опиравшихся на конкордат. Они считали, что обязаны повиновением и правительству республики, назначившему их, и папе, от которого получили свое каноническое посвящение. На обоих епископов были поданы жалобы в римскую курию. Монсеньер Ле Нордез обвинялся во франкмасонстве. И хотя он горячо отрицал свою принадлежность к этой гнусной секте, клир и паства с ужасом отвернулись от него, а маленькие дети не стали принимать из его рук святой елей, укрепляющий человека в вере. Монсеньер Жеэ, у которого вышли неприятности с отцами-иезуитами вверенной ему епархии, был громогласно заподозрен в том, что в разговоре с настоятельницей кармелитского монастыря держал речи, неподобающие его сану.

Один из кардиналов потребовал, чтобы оба прелата явились в конгрегацию Священной канцелярии. Епископы выразили сожаление, что не могут тотчас же выполнить этот приказ, сославшись на плохое состояние своего здоровья, расшатанного столь тяжкими испытаниями и скорбью о том, что они потеряли милость Святейшего отца.

Они предлагали представить свое оправдание в письменном виде. Суд инквизиции терпелив и полон снисхождения. Но он бдителен. Оба епископа получили приказ явиться в Рим под страхом отрешения, то есть запрета исполнять обязанности, налагаемые их саном.

Епископы были сторонниками конкордата и остались ими в столь бедственном положении. Вынужденные одновременно повиноваться папе, который призывал их в Рим, и французскому правительству, запрещающему епископам покидать без разрешения свои епархии, они сочли за лучшее отнести полученные письма в министерство вероисповеданий. Оба письма были составлены по-итальянски, подписаны статс-секретарем Ватикана Мерри дель Валем, и на конвертах были наклеены почтовые марки итальянского королевства. Епископы ознакомили г-на Дюмэ с содержанием этих писем, согласно разделу III, параграфу XX Органических статей и вопреки предписаниям буллы «Apostolicae Sedis»[660].

— Что такое?! — воскликнул г-н Дюмэ. — Кардинал вызывает вас на суд Священной канцелярии? Это противоречит французским законам! Мы не допускаем иностранного вмешательства в наши внутренние дела. Вы не предстанете перед судом. Оставайтесь!

Вот каким путем правительство узнало о том, что святая инквизиция производит следствие по делу двух епископов — сторонников конкордата. Но если бы епископы Жеэ и Ле Нордез полностью сообразовали свои действия с буллой Apostolicae Sedis, папа отбил бы их у Франции, да так, что министр вероисповеданий этого бы даже не заметил.

Монсеньер Жеэ не лишен здравого смысла; у монсеньера Ле Нордеза его еще больше, во всяком случае соображает он быстрее. Он первый решил, что для епископа авторитет г-на Дюмэ не входит ни в какое сравнение с авторитетом монсеньера Мерри дель Валя, а раз невозможно одновременно удовлетворить и римскую курию и министерство вероисповеданий, следует подчиниться римской курии. Министр прекратил им выдачу содержания, а папа лишил их юрисдикции. Перед отъездом монсеньер Жеэ сделал следующее торжественное заявление:

— Назначенный властью духовной и властью светской епископом лавальским, — сказал он, — я не счел себя вправе оставить свою епархию без ведома или против воли одной из них… Я уезжаю, сожалея о том, что моя жертва не станет залогом их примирения, и горько сетую на многих католиков, упорно мешающих мне согласовать верность доброго пастыря и долг доброго француза.

Эти слова достойны праведника и трогают своей кротостью. Но если бы можно было проникнуть в глубину души и сердца этого прелата, истинного приверженца «Гражданского статута для духовенства», то мы, наверно, узнали бы, что, переправляясь через Альпы, он обернулся в сторону своего земного отечества и с грустью подумал:

«Я посетил г-на Дюмэ, а теперь должен предстать перед судом Священной канцелярии. Позади меня остались епископы, которые в каждом пастырском послании величают министра вероисповеданий Домицианом, Иродом, Робеспьером, Нероном, Варравой и Олибрием[661]. Они живут окруженные почитанием верующих. Рим ценит их добродетели и поучения. Если бы я подражал их апостольскому рвению, то до сих пор носил бы митру и вкушал бы в Лавале радости бытия у кармелиток».

По прибытии в Рим монсеньер Жеэ был принят статс-секретарем Святейшего престола Мерри дель Валем, но нашел его «более холодным, нежели мрамор усыпальницы».

— Ваше преосвященство, — сказал ему епископ, — я не бунтовщик и не еретик, а всего лишь скромный французский епископ, у которого и в помыслах не было посягать на верховную власть Рима. Но я восемь лет терпел гонения за то, что повиновался законам своей родины, и не желаю, чтобы мой последний поступок явился отрицанием всей прожитой жизни, а моя личность — предлогом распри между двумя силами, которым я одновременно поклялся повиноваться, принимая посвящение. Если вопреки моему нестерпимому положению я не прибыл к вам ранее, то лишь потому, что хотел дождаться дня, когда смогу принести мирную жертву во имя единения духовной и мирской власти.

Кардинал ответил:

— Вам придется сложить с себя сан.

Монсеньер Жеэ выразил полную готовность повиноваться.

— Я пришел, чтобы отдать себя в ваши руки, — ответил он. — Делайте со мной, что пожелаете, все будет лучше той мучительной неизвестности, в которой я обретаюсь.

Однако он почтительно спросил, не будет ли правильнее, если курия отрешит его от сана с согласия министерства г-на Дюмэ; и заметил весьма справедливо, что, не желая действовать в этом вопросе совместно с французским правительством, его преосвященство ускоряет отделение церкви от государства.