Век Екатерины Великой - София Волгина

После нескольких незначительных и обязательных приветственных слов, императрица сразу же перешла к делу.

– Вы пожаловали, граф Иван Григорьевич, полагаю, касательно Григория Григорьевича. Однако, все, что я могла сказать по оному поводу, я уже сказала.

– Ваше Величество, он просит токмо одной аудиенции. Прошу вас, не откажите!

Екатерина сжала губы, спросила с раздражением:

– И о чем он будет говорить? Паки раскаиваться? Однако всем известно, что после драки кулаками не машут.

– Он… – начал было граф Иван.

Но Екатерина его прервала.

– Иван Григорьевич, – сухо говорила она графу Орлову, – передайте своему брату, что я устала терпеть унижения, постоянно получая доносы о его бесконечных любовных похождениях.

Она красноречиво посмотрела на графа Ивана. Тот молча отвел глаза, по скулам ходили злые желваки. Императрица продолжила:

– Пора мне вспомнить не об императорской, – она сдержала дыхание, придержав рукой колышущуюся от волнения грудь, – пора вспомнить о женской моей гордости. Согласитесь, Иван Григорьевич, я и так долго его терпела. Но, у всякого терпения есть конец. Знаете, как бывает: в милом нет постылого, а в постылом нет милого.

– Я паки поговорю с ним, – с трудом сглотнув, проговорил граф Орлов.

Екатерина, словно не слыша его, продолжала все напористей:

– Он, вестимо, хорош: и красавец, и герой, и все тому подобное, но он мне таков не надобен, коли не я царица его сердца! Он думал, что будет играть с огнем и не обожжется? Ужели вы полагаете, будто так возможно? – Екатерина выразительно посмотрела на графа. – Я более не желаю строить замок на песке! Так, стало быть, ему и передайте.

– Ваше Величество, Екатерина Алексеевна, государыня! Знаю я, что вы – единая царица сердца его. А все остальное лишь забавы во хмелю.

На глаза Екатерины навернулись слезы. Она отвернулась.

– Иван Григорьевич, я все сказала.

Она нервно позвонила. Вошла статс-дама Прасковья Брюс, поклонилась.

– Прикажите статс-секретарю Козьмину принести бумагу и печать.

Брюс вышла.

Екатерина обернулась к князю и ровным голосом сообщила:

– Теперь же я издаю приказ более ему не появляться при дворе.

Вошел секретарь. Подписывая документ, Екатерина мельком взглянула на графа. Лицо его побледнело, он нервно что-то мял в руке. Екатерина пожалела его – понимала, что он не причем во всей оной истории с младшим братом. В момент передачи секретарем ему бумаги, стойко глядя ему в глаза, императрица молвила с печалью в голосе:

– Я никогда не забуду, чем я обязана перед всем вашим родом, Иван Григорьевич. При всем моем уважении лично к вам, заслугам передо мной и отечеством остальных ваших братьев, я отдаляю от двора всех Орловых на год. Но вашу просьбу дать Григорию Григорьевичу последнюю аудиенцию я исполню. Прощайте!

Сильно побледнев, Иван Орлов, пораженный услышанным вердиктом, сумел взять себя в руки. Твердым шагом он подошел, поцеловал руку и, отступив на три шага и повернувшись кругом, быстро вышел вон.

Екатерина, в последнюю минуту затаившая дыхание, наконец с облегчением выдохнула. Опустившись в кресло, облокотившись на руку, она просидела так долгое время.

Все подобные посольства Орловых настолько удручали Екатерину, что она некоторое время не могла сосредоточиться и нормально работать. Дело дошло до того, что она не принимала никого, даже отказывала министрам, являющимся к ней с докладами.

Впрочем, так продолжалось недолго. Усилием воли императрица Екатерина вернула себя к делам и снова предстала перед всеми неотразимой императрицей, не упускающей из виду ни одного важного дела.

Все как будто успокоилось и вернулось в прежнюю колею, как вдруг вечером накануне Рождества в Петербург нежданно пожаловал Светлейший князь Григорий Григорьевич Орлов. Он остановился у брата Ивана и уже на следующий день, в самом своем блестящем виде, был принят Екатериной.

Когда все вышли из комнаты, Орлов бросился Екатерине в ноги. Она молча подождала, пока он выскажет все свои мольбы и просьбы о прощении, после чего холодно приказала ему встать.

Орлов поднял разгоряченное лицо, взглянул на нее и не узнал: в ее взгляде не было более любящего сострадания, к коему он так привык за столько лет, а было лишь желание скорее закончить сию сцену. Он встал, отвел глаза.

– Ваша Светлость, Григорий Григорьевич, с некоторых пор я не могу вас любить. Слава Богу, на вас свет клином не сошелся. Нет ценности супротив любви, но вы привыкли охотится на чужих дачах. Посему, прошу более не беспокоить меня по оному поводу.

Произнесла она сии слова безразличным голосом, но глаза, готовые заплакать, выдавали ее.

Глухо кашлянув и сглотнув, Орлов опустил голову.

– Вестимо, не любишь… Стало быть, князь Васильчиков теперь волнует тебя, – сказал он первое, что пришло в голову – и не обрадовался своим словам.

Екатерина вся вспыхнула.

– Что? – почти крикнула она. – И вы смеете мне, императрице, коей изменяли колико раз, вы смеете что-то говорить касательно князя Васильчикова! Представьте себе, он меня обожает, ни на кого, кроме меня не смотрит и не посмотрит никогда. Представьте себе, на него можно полагаться и, коли я надумаю послать его на переговоры с турками, поверьте, он их проведет не иначе, как с успехом – понеже будет думать токмо обо мне и отечестве.

Граф Орлов сразу потерял свой блеск и великолепие: поникнув головой, он изредка ее поднимал, дабы не выглядеть уж совсем юнцом пред нею. Окромя того, он понял, что более не может обращаться к ней на «ты».

Екатерина сверкнула глазами. Разъяренная, с побледневшим лицом, она расхаживала около князя, сцепив руки и бросая на него презрительные взгляды.

– Как могли вы допустить не подписание договора с турками! Где был ваш ум и дипломатичность, хотелось бы мне понять? Вам не надобно было, подобно брату-герою, Алексею, уничтожать целый флот, а надобно было лишь вежливо говорить с противником, с государственными людьми!

Орлов никогда не видел Екатерину в такой ярости.

– Тебя… – начал было Григорий, но тут же исправился: – Вас там, в Фокшанах, не было, вы не знаете, как турки нагло там себя вели, – токмо и смог сказать Орлов пресекающимся голосом.

Екатерина не слышала его. Она ходила вокруг стола, разворачивая и заворачивая рукава бархатного платья цвета бордо, надетого специально для бывшего фаворита.

– Доселе вы не знаете, что терпение – горько, но плод его сладок? Что за игры в неудовольствие предложениями со стороны поверженного врага вы изволили затеять? Откуда у вас столько надменности? Почему хвалили прусского дипломата Цегелина, но не хвалили вас и австрияка Ту гута? Где были ваш разум, ваши помыслы о пользе России? Про таковых, как вы, сказывают: пошел по шерсть – вернулся сам стриженым!

Григорий Орлов токмо и успевал, что молча поворачиваться в ее сторону виновато склоненным лицом. Наконец Екатерина остановилась, разжала сцепленные пальцы. Сказала с трудом сдерживаемым гневом:

– Не ожидала я от вас, князь Орлов, такого отношения к делам государственной важности. Видит Бог, что может быть большей важности ныне для России, нежели заключение мирного договора с Портой? Нам нужен мирный договор! Кого теперь послать туда, дабы исправить положение? Кого? – Императрица резко обернулась к Орлову. – Особливо теперь, когда время упущено, и каждый день на вес золота? Кровь наших солдат, Григорий Григорьевич – не вода!

Орлов открыл было рот, но императрица продолжала:

– Дурно работаете, князь! Никакого от вас толку! Отчего же все вопросы должна решать токмо я? Видит Бог, я прикладываю старание и решаю их по мере поступления. Теперь, ко всему прочему, на мою голову явление оной фальшивой мнимой дочери императрицы Елизаветы, княжны Таракановой, обретающейся в Италии!

– Дочери Елизаветы княжны Таракановой? В Италии?

Екатерина, занятая своими мыслями, паки не обратила внимания на его слова, она в раздражении ходила по комнате, все так же закатывая и раскатывая широкие кружевные рукава и продолжая выговаривать бывшему фавориту:

– Когда вы, Орловы, и ваши помощники наведете порядок в нашем государстве? Один граф Алексей радеет за отечество! Один он! Что вы смотрите пустыми глазами? Я не чувствую в вас интереса ко всем оным бедам.

Князь поднял дерзкие глаза, но сказал мягко:

– Простите, государыня-матушка, вы правы, я дал маху. Верьте мне, однако, все будет исправлено. Когда таковое было, чтоб я вовремя вам не помог?

Екатерина посмотрела на него убийственным взглядом. Григорий опустил голову, добавил виновато:

– Окромя последнего разу. Согласен – дал там маху.

Екатерина нервно передернула плечами и, внезапно успокоившись, села в свое кресло, указала глазами на кресло, стоявшее напротив.

– Ну, и кого мне послать на новые переговоры в румынский Бухарест? – спросила она ровным голосом.