Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13 - Вальтер Скотт

— Клянусь честью, Стини, тебе стыдно так говорить! — вмешался король. — Думаешь, я не знаю, как пахнет порох? А кто, как не наша королевская особа, разнюхал про пятое ноября? Сесил и Саффолк и многие другие, подобно простым дворнягам, потеряли след, а я его обнаружил. И ты можешь думать, что я не распознаю запаха пороха? Черт побери, еще Ийаннес Барклайус считал, что моя догадливость сродни божественному внушению, и назвал свою историю заговора «Series patefacti divinitus parricidii», [137] а Спонданий тоже говорит о нас: «Divinitus evasit». [138]

— Страна была восхищена тем, что ваше величество счастливо избегли опасности, — заметил герцог Бакингем, — а еще более — вашей проницательностью, с какой вы распутали клубок измены, ухватившись за тонкую, почти неприметную нить.

— По чести, дорогой Стини, ты прав. Мало найдется таких рассудительных молодых людей, как ты, которые почтительно относились бы к опытности старших. Что же касается вероломного и подлого предателя, то я уверен, что эта птица из того же гнезда. Вы не заметили в нем ничего папистского? Пусть его обыщут — не носит ли он распятия или еще каких-нибудь католических побрякушек.

— Не мне пытаться оправдывать этого безумца, — вмешался лорд Дэлгарно, — особенно после его сегодняшнего тяжкого проступка, при одной мысли о котором у всех честных людей кровь стынет в жилах. Но все же при всем моем преклонении перед непогрешимостью суждений вашего величества я не могу не отдать справедливости этому человеку, хоть он и показал себя моим врагом, а теперь выставил себя в еще более черном свете: Олифант всегда казался мне скорее пуританином, чем папистом.

— Ах, Дэлгарно, ты здесь, любезный? И тебя тоже не было возле меня, когда я боролся со злодеем, ты тоже предоставил меня моим собственным силам и провидению.

— С позволения вашего всемилостивейшего величества, провидение не могло в таком крайнем случае отказать в помощи трем королевствам, которым грозило осиротеть, — сказал лорд Дэлгарно.

— Верно, верно, любезный, — ответил король, — но все-таки мне давеча было бы приятно присутствие твоего отца с его длинной шпагой. Поэтому, дабы подкрепить расположение к нам небес, мы будем впредь держать около себя двух дюжих гвардейцев. Так этот Олифант пуританин? Что ж, это не мешает быть папистом, ведь, как утверждают толкователи древних авторов, крайности сходятся. Я доказал в своей книге, что бывают пуритане с папистскими убеждениями. Это просто старая песня на новый лад.

Тут принц, опасаясь, вероятно, что король перескажет весь «Базиликой Дорон» своего сочинения, напомнил ему, что пора вернуться во дворец и подумать, как успокоить людские умы, взбудораженные недавним событием. Когда они въезжали в ворота дворца, какая-то женщина, поклонившись, подала королю прошение, которое тот с тяжелым вздохом сунул в боковой карман. Принц выразил желание ознакомиться с содержанием бумаги.

— Мой камердинер расскажет тебе, когда я скину платье, — ответил король. — Неужто, сынок, я в состоянии читать все, что мне суют в руки? Посмотри, голубчик, — тут он показал на карманы своих коротких штанов, набитые бумагами, — мы подобны ослу, если можно так выразиться, с обеих сторон отягощенному поклажей. Да, да, asinus fortis accumbens inter termines, [139] как говорится в «Вульгате». Да, да, vidi terram, quod esset optima, et supposui humerum ad portandum, et factus sum tributis serviens; [140] так и я: увидел землю Англии и взвалил на себя непосильное бремя.

— Вы и вправду сильно навьючены, дорогой наш папочка и куманек, — сказал герцог Бакингем, принимая бумаги, которые король Иаков вытащил из карманов.

— Да, да, — продолжал государь, — берите их себе per aversionem, [141] детки, берите оптом; один карман набит прошениями, другой — пасквилями. Славно я провожу время, читая эту дребедень. Сказать по совести, я подозреваю, что предание о Кадме имеет иносказательный смысл: зубы дракона, что он посеял, были изобретенными им буквами. Ты смеешься, сынок? Запомни мои слова. Когда я впервые приехал сюда с моей родины, где люди суровы под стать природе, Англия, ей-ей, показалась мне обетованной землей. Можно было подумать, что у короля только и дела, что кататься по тихой воде, per aquam reiectionis. [142] Не знаю уж, как и почему, только страна страшно изменилась; прочти вот этот пасквиль на меня и на мое правление. Зубы дракона посеяны, сынок Чарлз; молю бога, чтобы в твое время, когда меня не станет, из них не выросли вооруженные воины. Не дай мне бог дожить до той поры, ибо страшная борьба разгорится в день сбора урожая.

— Ничего, я сумею задушить тот посев на корню. Не правда ли, Джордж? — обратился принц к фавориту с видом, выражавшим презрение к страхам отца и твердую уверенность в себе и в превосходстве собственного решительного характера.

Пока происходил этот разговор, Найджела под стражей и в сопровождении герольда провели через весь городок, жители которого, всполошенные известием о покушении на жизнь короля, толпились теперь на улицах, чтобы поглядеть на предполагаемого изменника. Несмотря на сумятицу, Найджел успел разглядеть помощника смотрителя королевской кухни, на чьем лице застыло тупое, изумленное выражение, и цирюльника, на физиономии которого читался испуг и в то же время жадное любопытство. Найджелу показалось, что в толпе мелькнул лодочник в зеленой куртке. Но у него не было времени для дальнейших наблюдений: его втолкнули в лодку, куда сели герольд и два гвардейца, и лодка понеслась вверх по реке с такой скоростью, с какой способны были вести ее против течения шесть здоровенных гребцов. Они проплыли мимо леса мачт, уже в тогдашние времена возбуждавшего удивление чужестранцев, как свидетельство обширной торговли Лондона, и приблизились к низким, почерневшим крепостным стенам, на которых там и сям виднелись пушки да кое-где — одинокие вооруженные часовые; в остальном, впрочем, эти куртины и бастионы мало чем напоминали грозную военную цитадель. Нависшая над водой низколобая угрюмая арка, под которой в ту же сторону проплыло уже много безвинных и много виновных людей, насупила теперь свои брови над Найджелом. Лодка причалила к широким ступеням, о которые лениво плескались волны. Часовой взглянул через решетчатую калитку и пошептался с герольдом, доставившим пленника. Через несколько минут явился комендант Тауэра и выдал расписку в том, что принял арестованного Найджела, лорда Гленварлоха.

Глава XXVIII

О Тауэр! Твои глухие стены —

Свидетели полуночных убийств…

Так восклицает Грей. Задолго до него Банделло сказал примерно то же, и, вероятно, подобная мысль в той или иной форме не раз приходила в голову тем, кто, памятуя о судьбе других узников знаменитой государственной тюрьмы, имел все основания предугадывать собственную участь. Низкая мрачная арка, подобно входу в Дантов ад возвещавшая, что пути обратно нет, приглушенные голоса тюремщиков, строгие формальности, соблюдаемые при отпирании и запирании решетчатой калитки, сухое и сдержанное приветствие коменданта крепости, который оказывал заключенным то безразлично холодное почтение, каким власти отдают дань внешним приличиям, — все это неприятно поразило Найджела, заставив его с болью осознать, что он узник.