Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13 - Вальтер Скотт

— Увести негодяя, увести убийцу, кровожадного злодея! — кричали со всех сторон, и король, довольно естественно дороживший своей жизнью не меньше, чем ею дорожили, или делали вид, что дорожат, другие, вопил громче всех:

— Да, да, увести его! Он уже и так причинил достаточно неприятностей мне, да и всей стране. Но только не наносите ему увечий и, ради бога, джентльмены, если вы уверены, что он обезоружен, вложите шпаги в ножны, уберите кинжалы и ножи, а то вы наверняка пораните друг друга.

По приказанию короля все поспешили спрятать оружие, которым до сих пор размахивали, желая блеснуть своей преданностью, ибо вспомнили про то непреодолимое отвращение, какое его величество питал к обнаженной стали, — слабость эта была такой же прирожденной, как и его трусость, и ее принято было приписывать зверскому убийству Риччо, свершенному в присутствии несчастной матери Иакова, когда последний еще находился в ее чреве.

В эту минуту подъехал принц, который охотился в другой части обширного парка и до которого дошел неясный и искаженный слух о происходящем; его сопровождали несколько дворян и в их числе — лорд Дэлгарно. Принц соскочил с лошади и с беспокойством осведомился, не ранен ли отец.

— Кажется, нет, сынок, по крайней мере я не чувствую, но я немного устал от борьбы один на один с убийцей. Стини, налей-ка нам кубок вина из кожаной фляги, что висит на луке седла. Поцелуй меня, сынок, — продолжал монарх, выпив утешительную чашу. — Ах, сын мой, государство и ты счастливо избегли тяжелой утраты — вам грозило лишиться вашего дорогого отца; ведь я столько же pater patrias, сколько pafer familias. [134] Quis desiderio sit pudor aut modus tarn cari capitis! [135] Горе мне, Англия надела бы траур, и не стало бы сухих глаз!

При мысли о всеобщем горе, какое постигло бы страну, чувствительный монарх сам горько заплакал.

— Возможно ли это? — сурово спросил Чарлз. Гордость его была уязвлена поведением отца, но как сын и подданный он не мог не разделять общего негодования против мнимого убийцы. — Кто видел, что произошло? Лорд Бакингем, что вы скажете?

— Не могу сказать, милорд, чтобы я видел, как над королем учиняли насилие, — ответил герцог, — в таком случае я тут же предал бы этого человека смерти.

— Вы поступили бы неправильно, Джордж, зайдя так далеко в своем рвении, — заметил принц. — Подобных преступников следует предавать суду. Но разве злодей не сражался с его величеством?

— Я не сказал бы этого, милорд, — ответил герцог, который, несмотря на все свои недостатки, ненавидел ложь. — Он, по-моему, хотел остановить его величество, а король желал сесть на коня. Но при нем обнаружили пистолеты, что противно указу, а так как он оказался Найджелом Олифантом, примеры необузданного поведения которого известны вашему королевскому высочеству, то мы вправе опасаться худшего.

— Найджел Олифант? — с удивлением переспросил принц. — Неужели этот несчастный так скоро решился на новый проступок? Покажите мне его пистолеты.

— Ты ведь не будешь настолько неблагоразумен, сынок, чтобы самому возиться с этим смертоносным оружием? — вмешался Иаков. — Не давай ему пистолетов, Стини, приказываю тебе именем твоей присяги! Они, чего доброго, выстрелят ни с того ни с сего сами, это часто бывает. Слышишь ты меня или нет? Ну, видел ли кто таких упрямых детей? Разве нет у нас стражи и солдат, что тебе понадобилось самому разряжать пистолеты? Зачем это делать тебе, наследнику нашей особы и нашей короны, когда вокруг столько людей, которым платят за то, чтобы они рисковали за нас жизнью?

Но принц Чарлз, не слушая криков отца, с упорством, отличавшим его как в мелочах, так и в важных делах, собственноручно разрядил пистолеты, в которых оказалось по две пули. Все присутствующие воздели руки, ужаснувшись задуманному покушению на короля, который, по их предположению, был на волосок от гибели. Найджел, до сего времени не произнесший ни слова, теперь спокойно попросил выслушать его.

— Зачем? — холодно спросил принц. — Вам известно, что вы обвиняетесь в тяжком преступлении, и тем не менее, вместо того чтобы отдать себя в руки правосудия согласно указу, вы вторгаетесь сюда, чтобы предстать перед королем, имея при себе запрещенное законом оружие.

— Если вам будет угодно, сэр, — возразил Найджел, — я ношу при себе эти злосчастные пистолеты для самозащиты. Всего несколько часов назад я с их помощью спас человеку жизнь.

— Я не сомневаюсь, милорд, — с той же невозмутимостью и бесстрастием сказал принц, — что ваш образ жизни и общество, в котором вы вращались в последнее время, приучили вас к кровавым сценам и орудиям убийства. Но не передо мной вы должны оправдываться.

— Выслушайте, выслушайте меня, благородный принц! — пылко воскликнул Найджел. — Выслушайте меня! Придет, возможно, день, когда вы тоже будете умолять об этом, но напрасно.

— Как это, сэр, — высокомерно произнес принц, — как это я должен понять, милорд?

— Если не земного царя, то небесного должны мы все молить о терпеливом и благосклонном внимании, — промолвил арестованный.

— Это верно, милорд, — сказал принц, надменно наклонив голову в знак согласия, — и я не отказал бы вам сейчас во внимании, если б это могло принести вам пользу. Но вы не пострадаете безвинно, мы сами займемся вашим делом.

— Да, да, — подхватил король, — теперь, когда он сделал appellatio ad Caesarem, [136] мы сами допросим Гленварлохида в должное время и в должном месте. А покамест уберите его вместе с его пистолетами, я не могу больше видеть их.

После торопливо отданных приказаний Найджела увели прочь, но слова его не пропали втуне.

— Очень странная вещь, Джордж, — сказал принц фавориту, — у него открытое лицо, приятная наружность и спокойная уверенность во взгляде и словах. Не могу себе представить, чтобы он замышлял столь безрассудное и бесполезное преступление.

— Я не питаю к этому юноше особого расположения и не собираюсь за него заступаться, — сказал Бакингем, отличавшийся пылким, честолюбивым характером, но действовавший всегда открыто, — однако ж не могу не согласиться с вашим высочеством, что наш дорогой куманек испугался раньше времени, когда ему не грозило никакой опасности.

— Клянусь честью, Стини, тебе стыдно так говорить! — вмешался король. — Думаешь, я не знаю, как пахнет порох? А кто, как не наша королевская особа, разнюхал про пятое ноября? Сесил и Саффолк и многие другие, подобно простым дворнягам, потеряли след, а я его обнаружил. И ты можешь думать, что я не распознаю запаха пороха? Черт побери, еще Ийаннес Барклайус считал, что моя догадливость сродни божественному внушению, и назвал свою историю заговора «Series patefacti divinitus parricidii», [137] а Спонданий тоже говорит о нас: «Divinitus evasit». [138]